Семейная жизнь четы Сакайо теперь строилась следующим образом: неделями Онки работала не поднимая головы, приходила домой очень поздно и засыпала быстрым тяжёлым сном – ей было совершенно не до Гарри – он, случалось, просыпался среди ночи, сидел над нею и смотрел, как она спит, ворочаясь и вздрагивая, бормоча вполголоса какие-то фамилии… Горестно вздыхая, он укрывал её получше одеялом.

Иногда на день-два она бросала всё и проводила их вдвоём с мужем – то были малюсенькие островки счастья в бескрайнем море её работы – и Гарри испытывал попеременно то приливы всеобъемлющего стихийного ликования, когда, вернувшись вечером, она выключала свой телефон – обычно, так всё начиналось – то приступы пронзительной тоски, когда утром, в полудреме шаря рукой в постели, он не обнаруживал её – это означало всегда, что она уехала, и невесть когда возвратится снова… Онки настояла на том, чтобы после свадьбы Гарри уволился и занимался только домом и учёбой, она оставляла молодому мужу достаточно денег и контролировала его успехи в институте. Парнишка не мог пожаловаться на отсутствие заботы и покровительства со стороны своей супруги: как и свою работу, однажды взятые на себя обязательства жены, кормилицы и защитницы, она стремилась исполнять максимально хорошо, вот только относилась она к этому, пожалуй, несколько холоднее, чем следовало, скорее, как к новой должностной обязанности, а не к чему-то другому, призванному быть принятым гораздо ближе к её сердцу.

– Я хочу ребенка, – сказал жене в один из счастливых дней вдвоём Гарри, – я очень по тебе скучаю, когда остаюсь один, а так хоть маленькая частичка тебя всё время будет со мною рядом…

– Я не возражаю, – ответила Онки, отхлебнув сока и поставив стакан на тумбочку возле кровати, – но ты же понимаешь, что времени заниматься ребенком у меня нет и не предвидится, и без него хватает забот.

– Ты можешь об этом не волноваться, – сказал Гарри, приподнимаясь на постели и заглядывая ей в лицо, – я полностью возьму его на себя…

Онки рассмеялась:

– А рожать? Ты это тоже сам сделаешь?

– Мы можем воспользоваться услугами репродуктивного центра… – смутился он.

– О, боже! – Онки поморщилась. Почему-то ей сразу представилась дородная фигура Афины Тьюри, её довольное мясистое лицо, алчные красные губы. Мысль, что её ребенок будет выращен на одной из человекозаводческих ферм этой чудовищной женщины, внушала ей отвращение.

– Да, многие относятся к этому с недоверием, – с подкупающей убеждённостью говорил Гарри, – но за этим будущее! Дети, выведенные с помощью технологии «искусственный эндометрий» ничем не отличаются от обычных детей, многие из них уже стали взрослыми и…

– Я знаю, – быстро сказала Онки, сумрачно сдвинув брови. Она никому не говорила о своём происхождении, даже самому близкому человеку, мужу, стеснялась – всё-таки вынашивание детей коровами ещё не преодолело достаточного количества моральных барьеров в сознании общества, чтобы считаться обыденным.

– А как насчёт государственной суррогатной программы? – спросил он, взглянув на неё с сомнением и надеждой, – у тебя ведь раньше не было детей? Ты не использовала квоту на материнство?

– Нет, – Онки помотала головой, – моя квота цела и невредима. Хочешь – будет тебе ребёнок.

4

Эмбрионы получились славные, здоровые. Родились сразу двое – мальчик и девочка. Сотрудница государственного репродуктивного центра, которая делала Онки пункцию, воодушевлённо расхваливала её яйцеклетки: какие они красивые, крупные, и как будто даже не совсем обычные – она, дескать, прежде никогда не видела таких! – после процедуры словоохотливая докторша предложила Онки взглянуть на извлеченные ооциты в микроскоп.