– Почему? В конце концов, Изабель сейчас счастлива. Она не умерла в своей клетке. Она не умерла! Она все еще жива. – Клер внезапно повернулась к окну и воздела руки. – Изабель! Я хочу видеть тебя! Я хочу слышать тебя! Я хочу, чтобы ты рассказала им, что произошло. Приди!

Хлоя позади нее отчаянно завизжала.

– Прекрати, Хлоя, все в порядке. – Джеффри с трудом сглотнул. – Клер! Клер...

Клер не слышала его. Она уже видела древние монастырские постройки и слышала пение монахинь.

– Приди ко мне! Приди ко мне, Изабель! Приди немедленно!

В исступлении скрестив руки на груди, она упала на колени, не отводя глаз от бледного солнца, которое выплывало из тумана и заливало ослепительным светом сугробы за окном.

Глава тридцать третья

Завернувшись в теплый плащ и низко опустив капюшон на лицо, Изабель бродила по монастырю и по саду, невзирая на плохую погоду, чувствуя, как холодный воздух обжигает ее легкие. Она ненавидела быть взаперти, и сестры позволяли ей совершать эти прогулки.

В Берике в этом году зима наступила рано. Снег падал на землю, скрывая грязные улицы под покровом сияющей белизны. Стены, черные на фоне неба, вырисовывались с обновленной четкостью, а кровли домов внезапно становились одинаково опрятными, сохраняя красоту, пока растаявший из-за жара очагов снег не сползал грязными подтеками, обнажая тростниковые крыши. Посадки в монастырском саду стояли мохнатые от снега. Ряды голых кустов выгибались сводом над землей, и неуспевшие осыпаться за короткую осень листья съежились и свернулись от холода.

Здесь не старались сделать монахиню из прежде неукротимой прекрасной женщины. Когда Изабель посещала богослужение, сестры предоставляли ей место и, окутанные клубами ладана, возносили за это благодарность Господу. Когда она посещала трапезу, то получала большую долю из их простой пищи. Ее приветствовали у единственного в монастыре очага на поварне и провожали в свете лучин, когда сгущались вечерние сумерки. Только привратница, официальная хранительница ключей, не была добрее к ней и отгоняла прочь от двери в стене, выводившей в город, ясно давая понять Изабель, что та по-прежнему остается узницей.

Она не имела близких подруг, не искала ничьих милостей, не тревожила своими молитвами Господа. Сердце ее охватила ужасная немота, и она не осмеливалась задавать себе вопросы. Время от времени Изабель пыталась что-нибудь вышить или спрясть, но занятия рукодельем не приносили ей удовлетворения. Подолгу засиживаясь при лучине в библиотеке, она пыталась сосредоточиться на изысканно иллюстрированном Часослове, но у нее начинала болеть голова и зрение, прежде столь ясное, подводило ее. Отложив книгу, она решительно поднималась, и, накинув плащ, открывала тяжелую дверь, выходя на ночной мороз, и медленно бродила по дорожкам спящего сада.

Она теперь окрепла, могла трижды без устали обойти монастырь, ее тело понемногу округлилось, а к волосам вернулся прежний блеск Через год неуверенно и скудно, как у двенадцатилегней девочки, у нее возобновились месячные.

Но ее по-прежнему преследовали кошмары.

Месяц сменялся месяцем, и, когда времена года во второй раз свершили полный оборот, она снова стала стройной, легкой на ногу, уверенной и спокойной. Она помышляла о бегстве, но у нее больше не было ни храбрости, ни сил привести свой замысел в действие. Это было уделом молодой Изабель. Теперь она смирилась со своим заключением. Она старалась не думать о Роберте, хотя новости о его подвигах достигали ее почти ежедневно, а ее сердце всякий раз сжималось от боли, когда она слышала его имя, но она просто молча улыбалась, тая истинные чувства.

Эти слова вызвали у нее слабую улыбку. Придерживая плотную вуаль, которую она для тепла опустила на лицо, Изабель взглянула на послушницу, остановившуюся возле скамейки в замерзшем саду.