Это, впрочем, не вызывало у нее какого-то чувства ущербности. Наоборот. Потому что тот сексуальный опыт, какой у нее имелся, – небольшой, но весьма определенный – заставлял ее внутренне опасаться возможных отношений такого рода; был этот опыт неудачным и, как нередко бывает, заставил ее думать, что эта область жизни – не для нее. Она не любила ни хитрости, ни профессионального умения соблазнять, потому что наступившее потом разочарование оказалось куда более болезненным, чем все то, что казалось привлекательным до того, как она это испытала. Когда эти кратковременные отношения закончились, она, попереживав какое-то время, поплакав и поругав саму себя за глупость и доверчивость, решила, что любопытство ее утолено, женщиной она уже стала – и этого достаточно. Собственно, по этой причине она, попав на нынешнюю работу, на ней удержалась: хозяйки не должны были быть падкими на скорое сближение, владельцы Сиреневого дома очень заботились о том, чтобы их заведение не принимали за бордель, а хозяек – за проституток, пусть и достаточно высокого уровня. Так что все они – и Зора в их числе – прекрасно умели сохранять дистанцию между собой и клиентом, и чем проще и легче это достигалось – тем было лучше и приятнее. Так что отсутствие какого-то внутреннего интереса к себе – речь не шла о формальном, обязательном – она восприняла с облегчением.

Тот вечер прошел благополучно, ничто не раздражало ее в поведении гостя, ничто не удивило – кроме разве того, что, когда презентация уже завершилась и приглашенные стали откланиваться, Нагор обратился к ней со словами, совершенно неожиданными:

– Милая Зора, вечер был прелестным, и я очень вам благодарен. Знаете, мне хотелось бы сохранить что-нибудь на память о нем – и, разумеется, о вас.

«Вот еще новости, – подумала она, стараясь, чтобы неприязненное удивление никак не отразилось на ее лице. – Еще понятно, если бы это он мне предложил пустячок на память; но просить сувенир у меня? Это уже, похоже, чересчур!»

Тем не менее ей удалось удержаться от уже сложившейся фразы: «К сожалению, таких расходов администрация мне не оплачивает!» Однако он словно бы прочитал ее мысль, потому что сразу же объяснил:

– Поэтому позвольте мне сделать снимок на память. Большего я не прошу.

Зора растерялась. С таким ей сталкиваться не приходилось, и ни в одном инструктаже об этом тоже не было сказано ни слова. Но вроде бы в просьбе не заключалось ничего опасного, провокационного, даже нескромного?

– Н-ну… – протянула она, лихорадочно соображая, – я, право же, не знаю…

– Но это ведь вас ни к чему не обяжет! Заранее благодарю вас…

Она еще не была уверена, что дала согласие, а в его руке уже появилось что-то такое – наверное, небольшая камера, неизвестно откуда взявшаяся. Из обязательной сумочки, наверное, что болталась на ремешке, охватывавшем его левую кисть. Нагор на миг поднес камеру к глазам.

– Вот и все. Сердечно благодарю вас…

«Если он сейчас предложит мне продолжить вечер вместе – пошлю его подальше. Найду причину. Вежливо, но наотрез», – успела подумать она. Он же взял ее за руку, прикоснулся губами к перчатке, улыбнулся:

– Позвольте пожелать вам всего лучшего. Может быть, когда-нибудь еще увидимся.

– Прощайте, – проговорила она уже вдогонку, когда он был у выхода и швейцар распахнул перед ним дверь.

Оставалось лишь пожать плечами и забыть. На что она и надеялась. Но надежды чаще не сбываются, чем наоборот. И эта тоже не оправдалась.

Зора поняла это, когда назавтра, рано утром (она только успела сварить кофе и одета была совсем по-домашнему), входная дверь ее квартирки доложила, что явился гость по срочному делу.