Я подумывал взяться за письмо Гарею, рассказать о нынешнем путешествии и перед отъездом оставить послание в его доме, но меня уже охватила сладостная лень, которой так приятно отдаться, зная, что нет надобности куда‑либо спешить, и я предпочел пойти в купальню.

Над большим прудом поднимался павильон с отверстием в куполообразной крыше, множеством отверстий в стенах. Проникавший в эти отверстия солнечный свет казался особенно ярким и горячим на фоне бархатного сумрака, окутывавшего купальню. В тех местах, куда не падали солнечные лучи, вода переливалась как густые чернила, а в свете лучей она становилась изумрудно‑зеленой и покрывалась мраморными прожилками. Края бассейна были обрамлены серым гранитом, в нем тоже посверкивали прожилки на этот раз из кварца. К пруду примыкали ниши, или альковы, для переодевания, занавешенные полотнищами из хлопка. В пруд можно было спуститься по лестнице с перилами, у подножия которой напряженно вытянулись две каменные львицы, изваянные в натуральную величину, – присели на задние лапы, закинули головы, пригнули могучие плечи с рельефно вылепленной мускулатурой, насторожили круглые уши.

Я постоял на пороге круглого купального зала, дожидаясь, пока мой уцелевший глаз привыкнет к скудному освещению, позволяя праздному слуху насытиться ритмическим плеском воды о камень и о воду, легким ее перезвоном и шелестом. Я снял сандалии, чтобы не занести пыль и грязь на мраморный пол, и направился в альков, не в самый ближний, а в следующий за ним (вы когда‑нибудь видели, чтобы человек выбирал ближайшую к себе кабинку?). Здесь я собирался оставить накидку, набедренную повязку и тюрбан. Я воспользовался нишей не из скромности – ведь я полагал, что, кроме меня, тут никого нет, – а потому, что пол возле бассейна был сыроват, а в нише имелась каменная полочка. Итак, я распустил и размотал тюрбан и стащил через голову накидку. Как раз в этот момент я скорее ощутил, чем услышал, какое‑то движение, и моя правая рука поспешно скользнула в набедренную повязку, где был спрятан кинжал. Затем я разглядел новоприбывшего – это был буддийский монах – и успокоился, поскольку этого человека я считал безвредным. Правда, мне стало досадно, что мое чудесное уединение нарушено.

Монах снял сандалии и широкую рясу, оставил их у самого края воды, прошел мимо охранявших лестницу львов и ступил в пруд.

Он загораживал собой свет, а отблески, игравшие на поверхности воды точно бриллиантовые грани, позволяли различить лишь силуэт. И все же один солнечный луч, отчасти растворившийся в тумане крошечных капелек, притянутых его теплом, заиграл за спиной монаха. Прошло еще мгновение, прежде чем мой разум осознал то зрелище, которое открывалось моему здоровому глазу. Странно, не правда ли? Мозг подчас отказывается признавать свидетельства органов чувств, если они противоречат его ожиданиям. В таких случаях мозг готов принять кислое за сладкое и горячее за холодное что же касается меня, в данной ситуации мозг все еще пытался доказать, что чуть покатые, податливые плечи, талия, казавшаяся особенно тонкой над широкими бедрами с ямочками и пышными ягодицами, должны принадлежать мужчине.

Но мозг отказался от бессмысленных потуг, когда девушка слегка наклонилась и прекрасным женственным жестом зачерпнула воду, чтобы омыть себе грудь. Грудь я пока разглядеть не мог. Купальщица сделала еще несколько шагов, вода достигла ее подмышек, и тут она повернулась, дав мне возможность убедиться, что передо мной, вне всякого сомнения, женщина. Я узнал это смуглое тело, то была Ума, молодая женщина, я чуть не сказал богиня, принимавшая меня в первую ночь в Граде Победы.

Глава одиннадцатая

– Али? – Как сладостно она пропела два слога моего имени! Голос ее ласкал и воздух вокруг, и воду, но призыв, несомненно, был обращен ко мне. – Али бен Кватар Майин? Войди в воду, не смущайся, иди ко мне.