— Добрый вечер, мама! — прошептал он. — Нам опять надо бежать?

Он задал этот вопрос трогательным, покорным тоном ребенка, который страдал много, не по летам.

— Нет, нет, мой родной, теперь мы в безопасности... Спи, закрывай глазки!

— Да я очень рад!.. Я сейчас же вернусь с великаном Робистором на хрустальную гору... Мне там было так хорошо!

— Это госпожа Элеонора забивает ему головку своими сказками, — шепотом пояснила королева. — Бедный мальчик! У него такая тяжелая жизнь!.. Сказки — его единственное развлечение... А все-таки надо постараться занять его чем-нибудь другим.

Королева говорила с Колеттой, а сама, совсем как простая смертная, осторожно поправляла подушку, укладывала мальчика поудобнее, разрушая представление Колетты о том, что короли — это какие-то высшие существа... Когда же Фредерика наклонилась к сыну, чтобы поцеловать его, он сказал ей на ухо, что ему чудится то ли отдаленный гул канонады, то ли отдаленный рокот моря. Королева прислушалась: от смутного непрерывного шума по временам поскрипывали перегородки и дрожали стекла; он то наполнял собою дом снизу доверху, то затихал, потом возобновлялся, мгновенно усиливался и вновь замирал вдалеке.

— Ничего, ничего... Это, детка, Париж... Спи!..

При этих словах свергнутый с престола младенец, которому успели внушить, что Париж — надежное убежище, убаюканный городом революций, доверчиво уснул.

Вернувшись в гостиную, королева и княгиня увидели, что с королем стоя разговаривает молодая женщина, и женщина эта поражала своей величественной осанкой. Она беседовала с королем запросто, все же остальные держались на почтительном расстоянии: это свидетельствовало о том, что собеседница короля — особа важная. Королева в волнении крикнула:

— Мария!

— Фредерика!

Единый порыв нежности бросил их друг к другу в объятия. Отвечая на безмолвный вопрос жены, Герберт Розен назвал посетительницу. Это была палермская королева. Немного выше и тоньше своей иллирийской кузины, она выглядела несколько старше. Ее черные глаза, черные, гладко причесанные волосы, матовый цвет лица — все придавало ей вид итальянки, хотя родилась она при баварском дворе. Немецкого в ней было только прямизна ее рослого и плоскогрудого стана, высокомерная улыбка и что-то безвкусное, негармоничное в туалете, отличающее женщин, живущих по ту сторону Рейна. Фредерика рано осиротела и воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой в Мюнхене; потом жизнь разлучила их, но они не переставали горячо любить друг друга.

— Понимаешь, я не утерпела, — держа Фредерику за руки, говорила палермская королева. — Чекко все не возвращался... Я отправилась одна... Я не могла больше ждать!.. Я так часто вспоминала тебя, всех вас!.. Я в Венсене, а бессонными ночами мне чудится, будто я слышу, как грохочут пушки в Дубровнике...

— Это был только отголосок бомбардировки Казерты, — прервал ее Христиан, намекая на то, как мужественно держала себя несколько лет назад эта королева, низвергнутая и изгнанная, как и они.

Мария вздохнула.

— Ах да, Казерта!.. Тогда нас тоже все бросили на произвол судьбы... Как это печально! Казалось бы, все венценосцы должны быть заодно... Ну, а теперь уж ничего не поделаешь... Мир сошел с ума... — Затем она обратилась к Христиану: — Как бы то ни было, я поздравляю вас, кузен: вы пали, как подобает королю.