Горбун схватил двумя пальцами конец иглы, торчавшей из шеи, и с силой дернул.

Игла осталась в его руках, а на шее показалась густая капля крови.

— Сонную жилу он ей пропорол, да как ловко!.. — почти с наслаждением произнес горбун.

— Что же делать… по начальству бежать?.. — дрожащим от волнения голосом спросил Пахомыч.

Горбун даже вскочил на ноги.

— Ну, старина, ты, видно, совсем из ума выжил… Бог нам счастья посылает, может за наше житье нищенское милостями взыскивать, а он, поди-ж ты, к начальству… Надоело, видно, тебе на свободе гулять, за железную решетку захотел, ну и сиди посиживай, коли охота, а я тебе не товарищ… Налетит начальство, сейчас нас с тобой рабов Божьих руки за спину и на одной веревочке…

Горбун даже закашлялся, выпалив залпом такую сравнительно большую речь.

— Что же тут с ней поделаешь… и какое же это счастье?

— Что поделаешь, ворона московская, крыса седая… Второй век живешь, а ума не нажил даже на столько…

Горбун указал на кончик своего мизинца. Пахомыч молчал.

— Подь-ко ты, тут под мостом заступа лежат… возьми который покрепче…

Старик послушно отправился на указанное место, а горбун снова опустился на траву около трупа.

Через несколько минут Пахомыч вернулся с заступом в руках.

— Рой! — указал ему горбун на место по берегу пруда, в полутора шагах от трупа. — Схороним в лучшем виде… Траву-то обрежь осторожнее, пластом подними, потом на место положим… Следа через час не будет… а золото-то у нас…

— Не трожь… Что ты задумал… покойницу грабить!.. — крикнул Пахомыч, видя, что горбун хладнокровно возится у шеи трупа, стараясь растегнуть затейливый замок аграфа.

Тот поднял только голову и повернул в сторону Пахомыча свое безобразное лицо, с горящими как у волка глазами.

— Помолчи, старина. Я ведь давно молчу… — взвизгнул он. — И глуп же ты, как стоеросовое дерево, — продолжал он, несколько смягчившись. — На что ей в земле-то золото ее да камни самоцветы, да перлы… Помолчи, говорю, от греха, да не суйся не в свое дело… Копай, копай.

Старик молча продолжал работу, с далеко не старческой силой владея тяжелым заступом.

Он молчал, но крупные слезы выкатывались из его глаз при каждом ударе заступа о рыхлую землю.

Горбун, между тем, совершенно спокойно, неторопясь снял с трупа все драгоценности, не позабыв даже креста, оторвал кусок материи от мантильи и, завернув в него свою добычу, сунул его за пазуху.

Могила, между тем, была готова и горбун с помощью Пахомыча, старавшегося не глядеть на своего страшного товарища, бережно поднял покойницу и опустил в яму, которую они оба быстро засыпали землей, утоптали ногами и заложили срезанным дерном.

Через каких-нибудь полчаса все было приведено в такой вид, что ни один самый зоркий глаз не открыл бы следов произведенной работы.

Заросший зеленой травою берег казался нетронутым человеческою ногою. Все следы были тщательно уничтожены до мелочей внимательным горбуном.

Окончив работу, последний сам отнес на место заступ, но, вернувшись, не застал уже близ моста Пахомыча. Его атлетическая фигура будто бы уменьшившаяся и сгорбившаяся, виднелась вдали аллеи, ведшей в сторожку. Он шел медленным шагом, низко опустив голову.

Горбун насмешливо посмотрел ему вслед, открыл было рот, чтобы крикнуть, но, видимо, раздумал и махнул рукой. Он внимательно осмотрел снова место, где лежал труп и где он исчез под землею и вдруг его внимание привлекла лежавшая в траве трость.

Он поднял ее и долго рассматривал набалдашник.