— Погодите малость, дайте-ка подумать… Когда планируются большие перемены, глава должен заручиться согласием членов совета. Если совет не согласен, приходится собирать акционеров.

— С согласием у нас плохо. Если хоть у кого-то мнения совпадают, это уже достижение, — сказал король.

— Понимаете, сэр, каждый член совета представляет столько-то процентов акций. Акционеры дают ему доверенности на право голосовать вместо них. Если миром договориться не удастся, совет голосует по доверенностям от акционеров. За кем больше акций, тот и выигрывает. Если дело касается профсоюзов, то их голос тоже приходится принимать в расчет.

— М-да. И это даже если предложение сулит явный выигрыш?

— Да, сэр. Можно сказать, в этом случае — особенно.

Король вздохнул:

— Все-таки ваши корпорации слишком похожи на обычное правительство.

— Я все же сказал бы, сэр, не совсем. Кто держит акции, тот и музыку заказывает. У нас все они в семье. Помните наш разговор о про даже титулов в Америку?

— Смутно.

— Вот где деньги! — воскликнул Тод. — Сэр, вот возможность решить проблему доверенностей и голосов! Положитесь на меня! Да за рыцарское звание я добуду не меньше сотни тысяч зеленых. Готов поспорить: за герцогский титул можно просить сколько угодно, оторвут с руками!

Король предостерегающе поднял палец.

— Погодите, сэр, — взмолился Тод. — Вы только послушайте: я впишу в патент, что доверенность остается за вами. Это ж куда лучше, чем делить акции. Продавцы роскоши «Нейман — Маркус» за нас с вами станут горой, ручаюсь вам. Наши титулы потянут больше, чем все «Оскары» и «Мисс Америки» вместе взятые.

— А вы не боитесь, что это, как бы сказать, разбазаривание активов?

— Да нет же! Не разбазаривание, наоборот! Это вроде повторной эмиссии акций. Доверим промоушен кому-нибудь типа Билли Роуза, он как раз ищет проект пограндиознее.

Король задумался. Потом вдруг рассмеялся:

— Да уж! Подумать только: я, Божьей милостью Пипин Четвертый, король Франции, могу нормально поговорить только с богатым мальчишкой-туристом и монахиней, проведшей полжизни на сцене варьете.

— Сэр, — спросил Тод осторожно, — ваш дядя Шарль говорил, что вы ходили по городу переодетым. Это правда?

— Это было ошибкой, — ответил король. — Когда я приезжал к вам, меня никто не узнал. А когда стал надевать кепи, клеить усы, нацепил табличку… это было ошибкой.

— Зачем же вы это делали, сэр?

— Я думал, неплохо было бы получше узнать Францию… Вы заметили, сейчас к реставрации относятся уже далеко не так, как раньше.

— Вроде да. Я слышал, что говорят в кафе.

— Я тоже.

— Знаете, сэр, — вдруг сказал Тод, — меня тревожит мой старик. Очень тревожит.

— Он что, заболел?

— В некотором роде. У него титульная лихорадка. И кто бы мог подумать!

— Против нее иммунитета нет ни у кого. Ни у вас, ни у меня.

— Вы не понимаете. Мой отец — и титул герцога Пенталумского! Это же…

— Мне кажется, я очень хорошо его понимаю, — сказал король.

Осенние дни становились все короче, а у короля просили, а иногда даже требовали от него все больше и больше частных аудиенций. Обычно он сидел за письменным столом в комнате, отделанной когда-то для другого короля, и слушал двоих-троих представителей какой-нибудь партии или фракции. Каждая партия и фракция была уверена, что король именно на их стороне, и ни на чьей другой.