И тотчас же встал в боевую стойку, проговорив с равнодушным видом:

– К вашим услугам, сударь.

Если до сих пор он выглядел как человек, не владеющий собой, то теперь он обрел хладнокровие и изумительное самообладание; его поведение было безупречным.

Пардальян тряхнул головой, будто говоря:

«Жребий брошен!»

И, глядя противнику прямо в глаза, сжав зубы, он скрестил с ним шпагу, прошептав:

– Начнем!

Ему показалось (впрочем, может быть, он и ошибался), будто Бюсси-Леклерк, увидев, что он, шевалье, вступил в бой, вздохнул с облегчением; в глазах бретера промелькнул огонек скрытого торжества.

«Разрази меня гром! – подумал Пардальян. – Я охотно отдал бы сто пистолей, лишь бы узнать наверняка, что еще затевает этот негодяй!»

Под действием этих мыслей шевалье не стал нападать с обычно присущим ему пылом, а начал осторожно испытывать своего противника.

Разведка не была долгой.

Очень скоро Пардальян отбросил всякую осторожность и сдержанность и перешел к яростным атакам.

Бюсси-Леклерк довольствовался тем, что парировал два или три удара.

– Внимание! – неожиданно завопил он зычно и торжествующе. – Сейчас, Пардальян, я выбью оружие у тебя из рук!

Едва договорив, он нанес один за другим несколько резких ударов по клинку, словно желая сломать его, а не выбить из рук шевалье. Впрочем, Пардальян любезно оставлял ему свободу действий, надеясь, что в конце концов тот выдаст себя и обнаружит свои намерения.

Как только Бюсси-Леклерк нанес эти странные удары, не имевшие ничего общего с фехтованием, он проворно подвел свою шпагу под клинок Пардальяна, словно желая зачем-то поддержать этот клинок, и сильным, стремительным движением поддел шпагой оружие шевалье.

И тогда пораженная Фауста и восхищенные солдаты увидели следующее.

Клинок Пардальяна, вырванный, отброшенный неодолимой силой, повинуясь толчку, данному ему шпагой Бюсси, поднялся в воздух, описал широкую кривую и упал на арену.

– Обезоружен! – прорычал Бюсси-Леклерк. – Теперь мы квиты.

В то же самое мгновение бретер, верный своему обещанию, данному Фаусте, – сохранить жизнь Пардальяна для палача, – сделал резкий выпад, целясь Пардальяну в руку (ибо он хотел добиться славы человека, ранившего шевалье), нанес тому укол, а затем, опасаясь, что Пардальян, даже безоружный, бросится на него, отпрыгнул назад и оказался в безопасности.

Бравый Бюсси сиял и ликовал. Его торжество было полным. Здесь, перед сотнями дворян и солдат, бывших внимательными зрителями этой странной дуэли, он покрыл себя славой: он обезоружил Пардальяна и даже слегка задел его.

Итак, клинок Пардальяна упал на арену.

Но было бы величайшей ошибкой верить Бюсси-Леклерку, прокричавшему, что он обезоружил своего противника.

Да, клинок действительно отскочил, но только потому, что был предварительно подпилен, а место подпила было искусно замаскировано, однако эфес остался в руке шевалье!

Короче говоря, Бюсси-Леклерк никоим образом не выбил оружие из рук своего противника, а жалкая комедия, разыгранная им только что, была придумана Центурионом. Именно он подсказал эту мысль бретеру, именно он осуществил самую щекотливую ее часть, то есть заменил шпагу шевалье на испорченное оружие. Дон Христофор считал это удачным способом заставить Бюсси во всем повиноваться принцессе Фаусте и одновременно прилюдно отомстить человеку, который больно поколотил его, Центуриона, на глазах у многочисленных свидетелей.

Бюсси-Леклерк мог ликовать вволю, ибо издали эфес шпаги, оставшийся в судорожно сжатой руке Пардальяна, был незаметен, зато, напротив, все могли видеть, как летит клинок; таким образом, у большинства зрителей не оставалось ни малейшего сомнения: на непобедимого, грозного француза нашлась управа.