Здесь пришлось ждать, пока с мрачным скрежетом отодвинутся огромные засовы, пока с помощью ключей, которые карлик Чико приподнял бы лишь с огромным трудом, откроют исполинские замки. Задержка оказалась довольно длительной.

Чико воспользовался этой паузой – возможно, он ее предвидел – и прибег к выразительной мимике; Пардальян, не терявший, как легко догадаться, его из виду, сразу все понял; к счастью, их немая беседа прошла незамеченной, ибо охранники шевалье, довольные, что дело уже почти закончено, шутили и болтали друг с другом.

– Я буду приходить сюда каждый день, – говорили жесты маленького человечка.

– Зачем?

Карлик пожал плечами, воздел глаза к небу, поднес руки к голове и тихонько опустил их; все это означало:

– Мало ли что может случиться, вот оно как! Может, вам удастся передать что-нибудь на волю.

Пардальян сильно поморщился, покачал головой, обвел взглядом своих стражей, и это был его ответ:

– Ты только станешь понапрасну терять время. Меня будут стеречь на славу.

Но Чико настаивал:

– Ну и что же? Попробовать-то всегда можно.

Пардальян откликнулся:

– Ладно. Спасибо тебе за твою самоотверженность.

И он ласково улыбнулся карлику.

Наконец дверь отворилась. Прежде чем она медленно закрылась за шевалье, – возможно, навсегда, – он в последний раз повернул голову и послал последнее «прости» карлику, чье умное подвижное лицо было обращено к нему. Чико, казалось, говорил:

– Не отчаивайтесь. Будьте готовы ко всему. Я не покину вас и, – кто знает? – быть может, окажусь вам полезным.

Пардальян исчез под темными сводами; солдаты вышли из монастыря и весело удалились; Чико остался один на пустой улице, не в силах уйти от двери, захлопнувшейся за единственным человеком, который был с ним дружелюбен и приветлив, за человеком, чьи горячие и яркие слова пробудили в нем целый мир неведомых ему ранее чувств – они дремали в нем, хоть он о том и не подозревал.

Солнце медленно заходило за горизонт; скоро его красный диск полностью исчезнет, на смену дню явится ночь; надеяться больше было не на что. Чико тяжело вздохнул и медленно, печально, нехотя пошел прочь.

Он не заметил, что над городом нависла давящая тишина. Он не заметил, что, кроме патрулей, прочесывавших город, на обычно оживленных улицах Севильи ему не встречалось ни одного прохожего – и это в час, когда свежесть наступающего вечера будто приглашала жителей выйти из домов и полной грудью вдохнуть живительную прохладу!

Он не заметил, что лавки тщательно закрыты, двери заперты на все запоры, ставни наглухо захлопнуты. Он не заметил ничего. Он шагал медленно, погруженный в свои мысли, и иногда вынимал спрятанный у него на груди пергамент; карлик внимательно разглядывал пергамент и поспешно возвращал его на прежнее место, словно опасаясь что его могут украсть.

Скажем сразу же: этот пергамент (карлик, по-видимому, придавал ему большое значение) был тем самым незаполненным листом, который Центурион в свое время получил от Красной Бороды и который он передал Фаусте.

Возможно, читатель помнит, как Фауста спустилась в подземелье дома у кипарисов, чтобы сжечь там ядовитую пастилку и тем самым напоить отравой воздух. В тот момент, когда она доставала у себя с груди серебряный футляр с пастилками, она и выронила незаметно для себя этот листок.

Несколько минут спустя Пардальян подобрал документ, но не смог прочесть его в темноте и засунул себе за пояс. Когда же шевалье ползал по плитам пола, наблюдая за Чико, он тоже, в свою очередь, выронил пергамент.

Вернувшись в трактир «Башня», он уже не думал об этом клочке бумаги, ценности которой он себе не представлял. Бумагу нашел карлик, а поскольку он умел читать и в его каморке была свеча, то он проникся важностью своей находки и аккуратно спрятал ее.