|
– Это никак не согласуется с тем, что мне известно. Как я мог оказаться таким глупцом и позволить так провести себя? Можно подумать, что эта таинственная, несравненной красоты принцесса наделена сверхъестественной силой, способной помутить рассудок. Я – сын короля? Ну и ну! С ума сойти! Тот славный человек, который воспитал меня и который столько раз доказывал мне свою честность и преданность, всегда уверял меня, что моего отца подвергли пытке по приказу Филиппа – король дошел до того, что, желая удостовериться в надлежащем выполнении своего приказа, захотел сам непременно присутствовать при этом чудовищном спектакле. Король – не отец мне, он просто-напросто не может им быть!»
Дон Сезар спрашивал себя столь же строго, сколь и искренне: «Допустим, король – все-таки мой отец; какой же колдовской силой обладает эта принцесса, если ей удалось так легко подвести меня к этой отвратительной мысли, ведь я, презренный, смог хладнокровно помышлять об открытом бунте против того, кто якобы является моим отцом, а, возможно, и о его убийстве. Пусть лучше меня заживо сожрут бешеные собаки, но я не опущусь до такой гнусности! Кем бы ни был этот человек, каким бы он ни был и что бы он ни совершил, мой отец должен оставаться моим отцом, и не мне его судить. Пусть все проклятия небес обрушатся на меня, если мне в голову хоть на секунду придет мысль сделаться соучастником мрачных замыслов этой сатанинской Фаусты!» Его размышления окрашивались жестокой иронией: «Я – король! Я, укротитель быков, – король! Право, меня можно пожалеть, раз я хоть на мгновение подпал под власть подобных безумных мечтаний! Да разве я гожусь на роль короля? Ах, черт возьми! Неужто я стану счастливее, если ради удовлетворения глупого тщеславия пожертвую своей свободой, своими друзьями, своей любовью и свяжу свою судьбу с судьбой госпожи Фаусты, которая превратит меня в орудие, предназначенное для убийства тысяч мне подобных, – и все это, чтобы потешить ее честолюбие! Не считая еще того, что я полностью предам себя в руки грозной победительницы, которой мне придется без конца кланяться. Решено! К черту Фаусту! К черту корону и трон! Я – Тореро, им я и останусь, и да здравствует любовь моей Жиральды – такой грациозной, нежной и красивой! Вот она-то требует от меня только любви и нимало не помышляет о короне! И если верно, что король преследует меня своей ненавистью и желает моей насильственной смерти, то, слава Богу, я могу бежать из Испании. Я попрошу моего друга, господина де Пардальяна, взять меня с собой в его прекрасную страну, во Францию. Не такой уж я бесталанный, чтобы после того, как меня представит дворянин столь высоких достоинств, я не смог бы честно, без преступлений и вероломства, чего-то добиться в жизни. Да, да, жребий брошен: если господин де Пардальян захочет покровительствовать мне, я уезжаю». Разговаривая таким образом сам с собой, дон Сезар добрался до постоялого двора и с тревогой, которую ему не удалось в себе побороть, вошел в комнату прелестной Хуаны. И тотчас же успокоился. Жиральда была тут и совершенно спокойно болтала и смеялась с малышкой Хуаной. Обе они были почти ровесницами, обе красивы, неглупы и смешливы, так что немудрено, что почти сразу же они сделались подругами. Пардальян, сидя перед бутылкой доброго французского вина, охранял с насмешливой улыбкой на губах невесту юного принца, к которому он проникся внезапной живейшей симпатией. Это из ряда вон выходящее зрелище заставило бы его врагов раскрыть рты от удивления. Еще бы: грозный, ужасный, непобедимый Пардальян, сидя между двумя девчушками, слушает с молодой снисходительной улыбкой их невинные пустяковые разговоры и даже время от времени вставляет словечко-другое. Когда несколькими часами ранее Пардальян проснулся, проспав пол-утра, старая Барбара, следуя приказу Хуаны, сообщила ему о просьбе, высказанной доном Сезаром: тот хотел, чтобы шевалье охранял Жиральду. |
