— Придурочная, — дразнили ее племянницы, дочери старшей сестры Эрминии, и дергали за косу, завидуя ее красоте.

Она и вправду была необыкновенно хороша с самого детства, но ей очень редко приходилось слышать по этому поводу комплименты от кого-либо из родных. Когда же такое случалось, ее мать возражала с крестьянским упрямством: «Краса что роса: солнце взойдет — роса пропадет».

Мать родила ее в сорок восемь лет, когда ее собственные волосы уже подернулись сединой, лицо избороздили морщины, а в иссохшей груди не осталось ни капли молока. Девочка умерла бы с голоду, если бы старшая, двадцатишестилетняя сестра Эрминия, у которой незадолго до этого родилась третья дочь, не выкормила ее своим молоком.

Ее детские роды скрашивала только любовь к розам. Она все еще вспоминала те, что сумела тогда спасти, вытащить из навозной кучи: обрезала стебли, бережно промыла цветы проточной водой, связала их в маленькие букетики тонкими ивовыми прутьями и подвесила к потолочной балке в комнате над сеновалом, где спала вместе с тремя племянницами, дочерьми Эрминии. В этом сухом и хорошо проветриваемом помещении розы высохли, сохранив свой нежный аромат.

Вот и сегодня она тоже попытается спасти розу, самую дорогую, самую важную в ее жизни.

И вот настал ее черед. Аукционист продемонстрировал вещь публике, объявив, что речь идет о маленьком шедевре ювелирного искусства 20-х годов.

— Брошь работы Тиффани. Белая роза Дамаска. Выполнена из речного жемчуга, стебель и листья выложены чистейшими изумрудами в платиновой оправе. Великолепный образец стиля арт нуво. Стартовая цена — сорок миллионов.

Оценочная стоимость, указанная в каталоге аукциона, равнялась восьмидесяти миллионам лир. Публика возбужденно загудела.

Старой даме в эту минуту показалось, что ее сердце перестало биться. Волнение, испытанное ею при виде заветного талисмана, с которым она не расставалась на протяжении всей своей жизни, приписывая ему магические свойства, куда более важные в ее глазах, чем сухая рыночная оценка, оказалось слишком сильным.

Эту булавку подарил Спартак, ее Корсар, когда ей не было еще и двадцати, а сам он был всего лишь простым крестьянином, мечтающим о богатстве и славе.

— Тебе ведь так нравятся розы. А эта никогда не завянет, — сказал он, прикалывая брошь к отвороту ее блузки.

— Никогда не видела ничего красивее, — прошептала она с восхищением. — Где ты ее взял?

Спартак не ответил, а просто крепко обнял ее, и она спрятала лицо у него на груди.

— Я всегда буду ее беречь, — пообещала она.

Долгое время она была уверена, что Спартак купил булавку с розой на ярмарке в Луго, и лишь много лет спустя поняла, что речь идет об очень дорогом украшении, какого на сельском базаре не купишь. Ей так и не довелось узнать, откуда Спартак взял эту брошь.

Тем временем в роскошном зале венецианского особняка торг шел полным ходом. Цену все время набавляли. Последнее предложение достигло шестидесяти миллионов. Старая дама время от времени оглядывалась, близоруко щуря глаза за толстыми стеклами очков, в безнадежной попытке разглядеть того, кто с таким ожесточением оспаривал у нее право на владение ее розой.

— Шестьдесят миллионов — раз, шестьдесят миллионов — два… Кто больше? Кто даст больше за шедевр работы Тиффани? Повторяю: коммерческая цена равна восьмидесяти миллионам! Перед нами маленькое чудо эпохи арт нуво! Кто-нибудь желает взглянуть на него поближе? — Аукционист буквально расшибался в лепешку, отчеканивая хорошо поставленным голосом с зазывными интонациями каждое новое предложение.

— Итак, шестьдесят миллионов, дамы и господа. Шестьдесят четыре… шестьдесят шесть…

Пожилая синьора довела предложенную цену до шестидесяти восьми миллионов.