Басманов подъехал к замку, прикрывая от жара лицо свернутым плащом.

— Рыцарь Фохт! — проорал он, привстав на стременах. — Если ты еще жив, выходи, говорить станем!

Сверху хлопнул выстрел. Басманов весело и зло рассмеялся:

— Напугали ежа голым задом! После вашего пожарища мне огненное зелье нипочем. Фохта давай!

И рыцарь выехал, степенный и неторопливый, как всегда.

Басманов представился.

— Признаться, — сказал невозмутимый, словно снулый окунь, комендант, — я думал, что этими дикими ордами должен управлять какой-нибудь казак или восточный человек с раскосым прищуром глаз.

— Вы еще казаков не видали, — усмехнулся Басманов, вспоминая, как Аника прорубался сквозь баррикаду, ровно лось сквозь бурелом, орудуя топором. Шапка при этом на нем горела, как и башлык… — Замок оборонить нельзя, вы сваритесь внутри, и весь сказ. Выйти также не сможете — уже пробовали соваться.

— Ваше предложение, князь, — спокойно глядя на Басманова, произнес рыцарь.

«Что за человек? — подумал опричник. — Ровно истукан железный!..»

— Вы храбро дрались и не просили пощады, я сам вызвал тебя на разговор. Предлагаю почетную сдачу — выпущу весь гарнизон, со знаменами и значками, рыцари при себе сохранят оружие.

— Я согласен, — без всякой паузы сказал комендант.

Басманов тряхнул головой, словно не веря своим ушам.

— Передайте Бутурлину — кончай пальбу! Пушки смолкли на ливонских (теперь уже — бывших ливонских) башнях.

Через некоторое время рог возвестил, что гарнизон выходит.

Впереди ехал рыцарь Фохт, которого ждала впереди позорная смерть в безвестном курляндском замке.

За ним — две дюжины уцелевших кавалеров.

А потом потянулись искалеченные и обгоревшие кнехты, местные жители, загнанные в замок пожаром и неразберихой, все еще пьяные и злые ландскнехты.

Казаки вились вокруг немцев, словно акулы вокруг умирающего кита, потрясая саблями и выкрикивая всякую хулу, что шла им на ум. Пожалуй, среди них молчал лишь один обожженный с ног до головы Аника.

— Ругодив наш! — взревел Бутурлин, и в воздух полетели стрелецкие шапки.

Глава 28. ЗА СПИНОЙ

К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно — не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело — кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.

Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток — то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.

— Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? — спросил всадник.

Из-за ворот добротных ему ответили:

— Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?

— Царской службы человек, — гордо ответил всадник. — Впускай, а то худо будет.

— Все мы в России-матушке царской службы люди, — ответил тот же голос. — Назовись по-божески, именем-отчеством.

— Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.