Из глубины Руси подходили и подходили новые рати — валила диковатая мордва с луками, шли казачки с печальными песнями, разряженные в отбитые у татар наряды, величаво ступали закованные в броню да чешую боярские дети из Ярославля, Тулы да Ростова.

А государь, ожидая такого же притока ратников к Пскову, добра на начало рати не давал.

С Ливонской стороны вести все приходили не тревожные, скорее успокоительные. Замки рыцарские никто спешно к осаде не готовил, не съезжались н? защиту орденских земель рыцари-крестоносцы с далеких стран, на дорогах не видать ни шумных таборов ландскнехтов, потянувшихся из центральной Европы, ни иных наемников.

— Чудное дело, — удивлялся Басманов. — Тут и слепой бы понял — готова Русь орден прихлопнуть, пора бы в набат стучать да оружными спать, а у них ярмарки да турниры, охоты да пиры.

— Зато у ляхов неладно, — пробурчал Аника. — Оттуда туча грянуть может. Не с немецкой земли, а от братушек-славян, будь они неладны.

Басманов поджал губы и насупился.

Первое время он ярился, когда новый его дружинник встревал во все разговоры да раздумья. Однако загадочный атаман Безликий обладал кругозором — куда там иным думским сидельцам, а думал вслух удивительно схожим ладом, что и сам князь.

— Трансильванец уже прибрал под себя семижды семь языков, — протянул опричник. — Шляхта готова крикнуть его на царство, литвины души не чают. Ловок, гад, гладко стелет…

— Не торопиться он оттого, — заметил Аника, — что не столько целится в короли литвинские да ляхетские, а навострился земли Ливонские у нас перехватить.

— Откуда ему силищу такую взять, — отмахнулся Басманов, — чтобы супротив нас выступить? В Москве клич кликнут, и тут же запылают все земли православные под Баторием. Полыхнут так, что никаких шляхетских хоругвей не хватит тушить.

— В Трансильвании своей этот упырь уже имел дело с пожаром, — покачал головой Аника-воин. — Тут дело такое — если не убоится вновь кровь реками проливать, затушит любой пламень.

— Типун на язык тебе, Аника.

Басманов смотрел в окно на стаи черных птиц, кружащих над военным лагерем. Могло показаться, что одно лишь воронье во всей прибалтийской земле знает, что война не за горами.

— Надобно мне если не государю, то хоть Курбскому про дела баториевы шепнуть, — тут он махнул рукой по воздуху, словно была в ней сабля невидимая.

— Так знает же светлый князь, упокоитель Казани! Не может не знать!

— И молчит на сей счет, — докончил за него Аника сухо. — Имеет на то, видать, особое разумение.

— А ты, — напустил на себя боярский гонор Басманов, — атаман станичников донских, говори-говори, да не заговаривайся. Дела княжьи — не твоего скудного ума дела. И думки также.

— Так я же не спорю, — легко согласился Аника.

— Князья высоко, прямо под Богом ходят, а мы змеями меж камней пресмыкаемся.

— Больно покорен ты, — подозрительно сверлил его взором опричник. — Я же ведаю: норов у тебя крутой. Но как речь о Курбском — ты уже не лютый казак, а и не Богу свечка, и не черту кочерга.

— Могу ли я напраслину на казанского покорителя возводить? — пробормотал Аника-воин. — Мне на Белоозеро в колодках неохота.

— Говори уж, что на сердце, — вяло махнул рукой Басманов. — У меня служба такая — всякую кривду, что в народе ходит, сквозь сито просеивать, для государя крупинки злата сыскивать.