Иногда мы гадали, не этим ли объясняется ее косоглазие. Сотрясение мозга на второй-третьей неделе, сказал Чарльз подобающе скорбным голосом. Естественно, первопричиной это не было. Косые глаза – наследственная особенность многих сиамских кошек. Но бесспорно, она после столкновения с нашими ногами или другими предметами косила заметно больше. Иногда мы серьезно тревожились.

Однако постепенно мы убедились, что это сопутствует любому стрессу. Она косила, когда сердилась, косила, когда сосредоточивалась на чем-то, косила, когда хотела, чтобы мы достали из ящика ее моток с колокольчиком… Сили всегда смотрел на нас удивительно прямым взглядом, но стоило Шебалу задуматься, и с ней не потягалась бы никакая китайская красавица.

Но как она ни косила, мы уже нежно ее любили, и, когда настал день ее стерилизации, дом словно окутался мраком. Страдала Шебалу, не получив завтрака, страдал Сили, которому пришлось пойти в сад без нее, страдали мы, так как знали, что ей предстоит. Однако сделать операцию было необходимо. Нужна она была нам не ради котят, а как подружка Сили. А стоит сиамским кошкам войти в охоту, то выбор невелик: либо случить их, либо терпеть их безумства, либо стерилизация. Однако, как не обычна эта операция, всегда есть риск, а сиамы особенно чувствительны к анестезии. Много лет назад наша первая кошка Саджи не выдержала операции.

Мрак окутывал коттедж все утро.

– Позвоните в три, – сказал ветеринар, когда мы оставили ее в операционной. – К этому времени она должна очнуться, и мы скажем, когда ее можно будет забрать.

В час мы перекусили. Кофе, сухарики и сыр. Да и их проглотили с трудом. В два часа, изнывая от ожидания, мы сверили часы. Нет, они вроде бы не остановились. Но Чарльз на всякий случай проверил свои еще раз. Ровно в три…

– Звони ты, – сказала я Чарльзу. У меня подгибались ноги, и до телефона я бы не дошла.

С ней все в порядке, сказал ветеринар. Конечно, еще не совсем пришла в себя после наркоза. Можем забрать ее в шесть часов.

– Как есть хочется! – воскликнула я, когда Чарльз сообщил мне все это, а он сказал, что умирает с голода.

Теперь к ветеринару мы мчались совсем в ином настроении, шурша между живыми изгородями, отливавшими красной медью. Ведь наступила осень, и листья начинали опадать. Солнце, опускающееся к дальней границе луга, дымок, лениво вьющийся над трубой коттеджа, – какая была в них прелесть! Все вокруг дышало миром и спокойствием, и они же царили в душе у нас теперь, когда мы знали, что с нашей девочкой все хорошо.

И она, когда мы ее увидели, выглядела даже лучше, чем мы надеялись. Сидела в корзине и смотрела на нас безмятежными миндалевидными глазами. Все прошло прекрасно, сказал мистер Хорлер. Но все-таки посоветовал нам оставить ее в корзине на ночь. Не следует ее выпускать, как бы она ни просила. Впрочем, вряд ли ей захочется выйти, она же еще очень слаба…

И мы осторожненько отвезли ее домой, поставили корзину у огня, впустили в гостиную Сили в роли посетителя послеоперационной палаты. А он вместо того, чтобы опасливо ее обнюхать – мы не сомневались, что запахи наркоза и антисептических средств его насторожат, – тут же просунул большую черную лапу между прутьями и дал ей пару хороших тычков. Мы кинулись оттащить его, а из корзины высунулась во всю длину голубая лапка, чтобы отплатить ему тем же. Ну Так Вылезай же, нежно мрр-мррмыкнул Сили, маняще опрокидываясь на спину. Да Если бы она Могла, уоуоукнула его голубая подружка, тоже опрокидываясь на спину.

Нет, мы думали позвонить Хорлеру. Он, зная нас и нашу способность создавать критические ситуации, скорее всего сидел дома в ожидании нашего звонка.