— Но почему Олли?

— Право, не знаю. Просто он вылитый Олли, и мне нравится это имя.

— Ах так! Ну а Жулька?

— Сокращение от Рыжульки.

— Но она же не рыжая, а черепаховая!

— Но ведь с рыжиной.

Я оставил эту тему.

Котята быстро росли, и мой ветеринарный склад ума вскоре понудил меня принять твердое решение: обоих необходимо стерилизовать. И вот тут-то я впервые столкнулся с проблемой, которая еще много лет продолжала доставлять мне немало хлопот. Как оказать ветеринарную помощь животным, до которых даже дотронуться не удается?

В первый раз, когда они были полувзрослыми, особых сложностей не возникло. Снова я подкрался с сачком, пока они ели, и кое-как водворил в кошачью клетку, откуда они глядели на меня глазами, полными ужаса и, как мне почудилось, горького упрека.

В операционной, когда мы с Зигфридом вынимали их по очереди из клетки, чтобы сделать инъекцию снотворного внутривенно, меня поразило, что справиться с ними оказалось относительно легко, хотя они впервые очутились в тесном замкнутом пространстве и были охвачены паническим ужасом, еще усугубившимся из-за бесцеремонных прикосновений человеческих рук. Многие наши пациенты, принадлежащие к кошачьему племени, бешено защищались, пока их не удавалось усыпить, а таким оружием, как когти и зубы, кошки наносят нешуточные раны. Однако Олли и Жулька, хотя и отчаянно вырывались, даже не пробовали кусаться и не выпускали когтей.

— Эти малышки напуганы до смерти, — заметил Зигфрид, — но ведут себя очень кротко. Интересно, все дикие кошки такие?

Оперируя, я испытывал странное чувство, глядя на спящую парочку. Это же мои кошки, а я лишь в первый раз могу их трогать сколько душе угодно, рассмотреть повнимательнее, оценить красоту их шерсти и окраса.

Когда они очнулись, я отвез их домой и выпустил из клетки. Они стремглав бросились в свой сарай. Как обычно бывает после таких легких операций, они сразу же почувствовали себя нормально, однако обо мне явно сохранили самые неприятные воспоминания. Когда Хелен кормила их, они подходили к ней совсем близко, но, заметив меня, сразу пускались наутек. Все мои попытки изловить Жульку, чтобы снять крохотный шов, оказались бесплодными. Шов так и остался при ней, а я понял, что за Хэрриотом прочно утвердилось амплуа злодея, который, только зазевайся, сразу сграбастает и запихнет в проволочную клетку.

Вскоре стало ясно, что и дальше так будет. Шли месяцы, Хелен пичкала их всякими деликатесами, так что они превратились в роскошных пушистых кошек и, когда она выходила из задней двери, выгибая спины шествовали ей навстречу по верху стенки. Но стоило мне высунуть из этой двери хоть кончик носа, как они мгновенно исчезали. Я был пугалом, что меня огорчало, так как я вообще люблю кошек, а к этим привязался по-настоящему. Наконец настал день, когда Хелен было разрешено легонько их гладить, пока они питались, и мне стало совсем обидно.

Обычно они спали в дровяном сарае, но время от времени отправлялись куда-то на несколько суток, предоставляя нам гадать, то ли они нас вовсе бросили, то ли приключилась какая-то беда. Когда они возвращались, Хелен кричала радостно:

— Они вернулись, Джим! Вернулись!

Олли и Жулька прочно вошли в нашу жизнь.

Лето сменилось осенью, а когда настала суровая йоркширская зима, мы только поражались их закаленности. Нам было стыдно смотреть из теплой кухни, как они в мороз посиживают на снегу, но и самая лютая стужа не могла загнать кошек в дом. Тепло и уют их не манили.

В ясную погоду мы получали массу удовольствия, просто наблюдая за ними. Внутренность сарая была хорошо видна из кухни, и возможность следить за их веселыми играми доставляла нам немало радости. Они были такими неразлучными друзьями! Часами вылизывали шерсть друг другу или затевали шутливую возню. А по ночам мы различали два пушистых клубка, свернувшихся рядом на соломе.