— Трис, я просто не знаю, с чего тут можно начать. И ведь кишки все в грязи.

Он только молча смотрел на меня. Правда, особых убеждений мне не требовалось. Мне не больше Тристана хотелось заглушить эфиром это ласковое мурлыканье.

— Ну ладно, — сказал я. — Попробуем.

Голова кота скрылась под маской, побулькивал кислород, а мы промывали теплым физиологическим раствором выпавшие кишки. Но удалить все комочки присохшей грязи было попросту невозможно. Затем началась невероятно медленная штопка множества отверстий в маленьких кишочках, но я вновь с радостью убедился, насколько гибки пальцы Тристана: он орудовал небольшими круглыми иглами куда более ловко, чем я.

Потрудившись так два часа и израсходовав ярды и ярды кетгута, мы наконец засыпали заштопанную брюшину сульфаниламидом и вложили клубок в брюшную полость. Когда я сшил мышцы и кожу, наш пациент обрел вполне благопристойный вид, но меня томило скверное чувство, словно, убирая комнату, я заметал мусор под ковер. Такие повреждения при такой загрязненности… Перитонита не избежать!

— Во всяком случае, Трис, он жив, — сказал я, когда мы начали мыть инструменты. — Посадим его на сульфапиридин и будем надеяться на лучшее.

Хотя антибиотиков тогда еще не существовало, это новое средство было значительным шагом вперед.

Дверь открылась, и в нее заглянула Хелен.

— Что-то ты долго, Джим… — Она подошла к столу и поглядела на спящего кота. — Бедняжка. И такой тощий!

— Видела бы ты его, когда мы за него взялись! — Тристан отключил стерилизатор и завинтил кран анестезирующего аппарата. — Сейчас он выглядит много лучше.

— А у него серьезные повреждения? — спросила Хелен, поглаживая пеструю шкурку.

— Боюсь, что да, Хелен, — сказал я. — Мы сделали, что могли, но он вряд ли выкарабкается.

— Жалко! Он ужасно симпатичный. Все лапки белые, а расцветка такая интересная. — Она провела пальцем по рыже-золотистым полоскам, просвечивавшим на серо-черном фоне.

Тристан засмеялся:

— В его родословной явно присутствует рыжий котище.

Хелен улыбнулась, но как-то рассеянно и задумчиво. Потом быстро вышла из комнаты и вернулась с картонкой.

— Да-да, — сказала она, что-то взвешивая. — Это ему для постели, а спать он будет у нас, Джим.

— Ах так?

— Но ему же требуется тепло, правда?

— Конечно.

Позже в сумраке нашей спальни я, засыпая, созерцал мирную сцену: по одну сторону камина — Сэм в своей корзинке, по другую — кот на подушке в картонке под теплым половичком.

Бесспорно, было приятно сознавать, что мой пациент устроен так уютно, но, закрывая глаза, я подумал, что утром, возможно, все будет кончено.

Когда я открыл их в половине восьмого, то понял, что кот еще жив, — моя жена уже встала и беседовала с ним. Я подошел к ним в пижаме, и мы с котом поглядели друг на друга. Я почесал ему горло, а он открыл рот и испустил хрипловатое «мяу!» Но при этом не шевельнулся.

— Хелен, — сказал я. — У него в животе все держится только на кетгуте. По меньшей мере неделю он должен питаться исключительно жидкостями, хотя, вероятно, и при этом ему все равно не вытянуть. Если он останется здесь, тебе придется поить его молочком с ложечки чуть ли не каждый час.

— Ладно, ладно… — Она снова погрузилась в задумчивость.

И все следующие дни она действительно то и дело поила его с ложечки, но не только молоком. Через регулярные промежутки ему в глотку лился мясной экстракт, костный бульон и всевозможные детские смеси. Как-то, вернувшись пообедать, я застал Хелен на коленях перед картонкой.