— Чань, я вижу, ты много и долго работаешь, а все плоды пожинает один жадный торговец. Но ты ни на что не жалуешься и всем доволен. И я видел, как ты ухаживаешь за своей кошкой. Я подумал: «У такого человека должна быть семья, чтобы он детей своих научил такой же нежности и покорности». У меня нет сыновей, Чань, и это — большое несчастье. Будь мне сыном. Моя старшая дочь уже на выданье, и я хочу, чтобы ты на ней женился. А в приданое получишь четыре моих рыбачьих лодки и всех, кто на них работает.

Чань согласился сразу же. Что бы там ни думали односельчане, простофилей он не был. Дочь Старого Квока Месонь красавицей была, каких мало: волосы длинные, глаза зеленые, а это большая редкость. Много ухажеров добивались ее руки, включая и самого торговца рыбой — он предлагал ее отцу больше всех, поскольку как никто обогатился бы, имей собственный флот из четырех лодок. И теперь этот Чань, нищеброд, получил себе и девчонку, и лодки Старого Квока. Вся деревня была потрясена, а рыботорговец пришел в ярость.

Свадьбу устроили дорогую. Один фейерверк стоил больше, чем Чань за год зарабатывал. Старый Квок лучился улыбкой всю церемонию. Наконец‑то у него есть сын. Рыботорговец всю свадьбу простоял в сторонке, покручивая длинный ус, да время от времени отгоняя маленькими ракетами детишек, что осмеливались подойти слишком близко. И вот, наконец, вся деревня с танцами проводила Чаня и его молодую жену к дверям его маленькой хижины и оставила их наедине.

Чань до этого ни разу не был с женщиной — он волновался, суетился, постоянно предлагал молодой жене чай, в общем, вел себя очень глупо. Пока он так лопотал, Линь–Линь забилась в угол, выгнула спину и шипела, стоило девушке подойти к ней ближе.

Мать Месонь много часов потратила на то, чтобы объяснить девушке, как ублажать мужа и ухаживать за ним, поэтому теперь молодая жена просто поднесла палец к губам Чаня, подвела поближе к очагу и медленно раздела его в неверных оранжевых бликах. Вот он стоял перед нею голый и испуганный, и натянутые мышцы его живота вздрагивали, пока она смотрел, как раздевается Месонь.

Одеянье ее было из тонкого зеленого шелка и обернуто вокруг тела десять раз. Она обходила Чаня вокруг, постепенно разворачивая ткань и то и дело задевая краем его ягодицы, живот или бедро. Когда опал девятый слой, Чань уже мог различить напротив огня контуры ее тела. Он потянулся было к ней, но Месонь легонько оттолкнула его руки.

— Муж мой, ты и так каждый день устаешь в своей лодке. Это моя работа, — сказала она и остановилась прямо перед ним. Последний слой зеленого шелка опустился на пол. Девушка была очень миниатюрна — талия тонкая, а грудь полная, и темно–коричневые соски смотрели вверх, точно их притягивало чудо. Волосы ее ниспадали почти до колен, и когда она повернулась перед мужниным взором, опахнули его так, что он понял: сей же момент он умрет, если она не позволит ему приблизиться и взять себя тут же, перед очагом.

Месонь обвила мужа руками, но двинуться пока не позволила. Головой она доставала ему только до груди, а потому покрыла поцелуями весь его живот до самого низу, ни на минуту не отрывая взгляда от его лица. В ее зеленых глазах играли оранжевые и красные отблески пламени.

Сдерживаться Чань уже не мог. Из его груди вырвался сдавленный стон. Он затрясся, а Месонь поднялась и прижала его к себе, пока он не успокоился. После чего подвела к тюфяку, уложила, а сама села на него сверху. Любовь их была медленной и мягкой, словно колыбельная, и когда они вместе достигли своей «маленькой смерти», уснули оба в ее сладкой влаге.

А снаружи Линь–Линь испустила долгий и пронзительный крик.