Фонарь Хатча высветил широкий круг, и Кэмпион отступил назад. Зал был колоссальным и походил на церковь. У него осталось впечатление от черных панелей, но им удалось рассмотреть лишь половину фигур на парадных портретах во весь рост. Над ними колыхались полотнища потрепанных знамен, все еще ярких и доблестных, несмотря на прошедшие столетия. В центре стояло нечто напоминающее стол. Это было мощное сооружение из блестящего черного дуба, оно хорошо сочеталось с ковром величиной с теннисный корт, но все остальное в зале выглядело достаточно обыкновенным и даже заурядным. Стол окружали двадцать пять стульев. Перед большим креслом, стоявшим во главе стола, лежала стопка бумаг, а рядом с ней высились весьма прозаические графин с водой и стакан для оратора.

В зале царила тишина. Молчание нависло над ними, как удушающий покров. Не было слышно ни единого дыхания, ни треска рассохшегося дерева, не видно ни пылинки, летящей от каменных плит пола, вообще ничего. Хатч глубоко вздохнул. Очевидно, он собирался что-то сказать, и Кэмпион взял себя в руки, приготовившись к любому исходу.

Однако слова полицейского его все же ошеломили.

— Ну, сэр, — в голосе Хатча чувствовалась какая-то напряженность, — вот мы и у цели. Я рисковал своим положением, когда мы сюда шли. Надеюсь, вы мне простите, если я скажу, ради Бога, делайте все, что вам нужно, да поскорее, чтобы нам удалось выбраться отсюда до рассвета. Не хочется даже думать, что случится, если нас здесь застанут. Никто в нашу защиту и пальцем не пошевелит. Я полагаю, вы-то об этом лучше меня знаете.

8

Кэмпион словно прирос к земле. Он чувствовал себя подобно актеру, застывшему посередине огромной сцены, в то время, как молчание нагнетается с каждой секундой. Первая связная мысль привела его в ужас. Если он сам подготовил это незаконное вторжение и вынудил Суперинтенданта нарушить драгоценнейший закон британской конституции, значит, причина была жизненно важной, а он, наверное, очень влиятелен. Он должен здесь что-то сделать или скорее что-то разузнать, и пока еще неясно, какие удивительные открытия зависят от его успеха. Во всяком случае, полночь давно миновала. Наступило утро четырнадцатого. Пятнадцатого, насколько он мог догадаться, пробьет решающий час.

Ему пришло в голову, что он обязан выложить карты на стол и позаботиться о последствиях. Он повернулся к Хатчу, собираясь заговорить с ним, но пока слова с трудом формировались в его сознании. Суперинтендант его опередил.

— Я не люблю критиковать, — начал он, и в его извинении прозвучал достаточно едкий упрек, — и знаю, что люди в вашем положении должны помалкивать, но поймите — это вопрос политики. Неужели вы не думаете, что все станет значительно легче, если ваше отделение начнет доверять главному констеблю и поделится еще некоторой информацией. Сами видите, как складывается ситуация. Мы действуем совершенно вслепую. Нам поручено оказывать вам всяческую помощь, о чем бы вы ни попросили. Так мы и намерены поступать, но было бы проще, если бы мы хоть смутно представляли, что вы собираетесь предпринять.

Он замолчал, понадеявшись на что-то, но Кэмпион ничего не ответил, и Суперинтендант продолжал свою речь. Он говорил очень искренне и серьезно.

— Вспомните, что случилось вечером. Хорош бы я был со своим почти тридцатилетним стажем работы в полиции, если бы с первого взгляда не определил, убит Энскомб или нет. Но что я могу поделать? Существует готовая лазейка, и у нас есть молодой врач. Если я прекращу допросы, все расследование развалится само собой. Но правильно ли это будет? В интересах ли это страны или никак с ними не совпадает? Я не знаю.