Его сердце опять болезненно забилось, его захлестала новая волна отвращения к себе, и перед его мысленным взором возникла Аманда, обиженная и смущенная, ждущая, что он продолжит эти дурацкие стишки. Конечно, он во власти какой-то мании, или, точнее говоря, у него припадок, давно всем известный опостылевший. Чем скорее он выберется отсюда и попадет к хорошему врачу, которому можно доверять, тем лучше. Допустим, что пятно от удара и шишка на голове не так важны и со временем пройдут, но психическое расстройство — совсем иной вопрос.

Но из камеры он так просто не вырвется, особенно, если у дверей дежурит этот болван. В старом тряпье его непременно схватят, вдобавок у него при себе деньги. Любому честному копу придется проглотить горькую пилюлю, и еще неизвестно, удастся ли ему это сделать.

Он уныло оглядел свою одежду, и новое открытие полностью выбило его из колеи.

На нем был не тот костюм, в котором он дрался на набережной. Он осмотрел брюки на коленях, вывернул внутренний карман пиджака, надеясь обнаружить там портновскую метку. Конечно, это его костюм. Он узнал его и вспомнил, что он должен висеть в гардеробе спальни дома Ли Обри в Бридж. Судя по этикетке, это был новый костюм, однако, пристально осмотрев его, Кэмпион заметил, что он грязен, помят и выглядит так, словно его уже успели основательно поносить.

Он ощутил страшное нервное напряжение, что психически соответствовало сильнейшему удару между лопатками. Вскоре пугающее предчувствие подкралось к нему вплотную и холодной щекой прижалось к сердцу. Это продолжалось какое-то время. Долго… ли?

В городе снова пробили часы, объявив, что истекла очередная четверть часа.

19

Он увидел Аманду через зарешеченное окно. Она шла по коридору вместе с надзирателем, уверенная в себе и совершенно спокойная.

— Хэлло, — весело сказала, разглядев его мелькнувшее через узкую прорезь лицо. — Они передали мне по телефону твое послание, но не позволили выпустить тебя под мое поручительство.

Какое послание? Вопрос застыл у него на губах, я он сдержался и не задал его. Глаза его сузились, а худом лице отразилось недоумение. Когда он замет идущую Аманду, ему представилось, будто в нем произошел какой-то революционный, а, может быть, эволюционный — этого он точно не знал, переворот. Он сразу стал старше или осознал, что на него снизошло великое просветление, или же его слабые ноги вновь шутили твердую почву. Он решил, что причина ему известна — ее признаки были безошибочны. Чувство страшного стыда, желание ударить себя или закрыть глаза свидетельствовали о том, что он полностью утратил самообладание. Его ужасная слабость, должно быть, сделалась очевидной. Дурные предчувствия усилились, и он, не отрывая глаз и наморщив лоб, продолжал смотреть на девушку через зарешеченное окно.

Наконец он понял, что показалось ему таким необычным. Он знал Аманду с ее детских лет, но сейчас ему открылось в ней нечто новое, и он догадался, что именно. Он видел ее через какую-то душевную призму. Его подсознание преодолело этот вызывающий ярость барьер и медленно отбросило прочь, как влажную промокашку.

Теперь перед ним предстала вся картина.

Он увидел ее, и на него сразу же обрушился сокрушительный удар. Калейдоскопическая история последних тридцати шести часов вырисовывалась с безжалостной ясностью и подробностями каждой минуты, ее суровая откровенность отпугивала — обезумев, раскрыв душу, в чем не было и тени юмора, он брел вслепую, а куда и сам не знал.