– Отнюдь. – Шалыган задумчиво вертел пустой стаканчик. – Поздрав-ляю – вы наконец-то взрослеете, Тим… Как бы там ни было, жизнь моя прожита, и поздно начинать судебный процесс.

– Да, – сказал Панарин. – Поздно.

– Вы меня осуждаете все же?

– Я уже говорил – не имею права. Не осуждаю, но и не оправдываю. Я просто не привык думать над такими вещами, понятия не имел, что придется серьезно думать над чем-то, не относящемся к полетам, а тем более – думать над Прошлым… Так вышло, что мое поколение какое-то… Ну не умею я рассуждать о таких вещах! Налейте мне на дорогу. Я в клинику.

– Давайте я перевяжу вам руки.

– Чепуха, не стоит.

– Хотите что-нибудь сказать на прощанье?

– Да, – сказал Панарин. – Вы мне понадобитесь. Очень скоро. Есть одна идея…

Он прошел по освещенной мертвенно-молочным светом ламп дневного света бетонированной дорожке и постучал в стеклянную дверь. Руки кровоточили. Он стал ощущать боль.

Дверь отпер доктор Либединский, встрепанный, в мокром и мятом халате. Ничего не говоря, он провел Панарина по длинному, выложенному голубыми кафельными плитками коридору, втолкнул в какую-то комнату и усадил на белый диванчик. Достал спирт, плеснул в две рюмки. Панарин выпил и молча ждал. В виски ему бил заполошный немой крик: «Чуда!»

– Чудес не бывает, – сказал доктор. – Понимаете, Тим? Это было… сразу. Как молния. Со всеми. Никто даже не успел понять и испугаться.

– Молния, – повторил Панарин. – Мелодия. Метроном. Месть…

– Хотите, я сделаю вам укол. Вы тут же уснете.

– Согласен, – сказал Панарин. – При одном условии – если завтра вы мне вскроете череп, вывалите на стол воспоминания и прилежно отсортируете черные. Ах, не можете?

Либединский размахнулся, обливая себя спиртом, и грохнул рюмку об пол.

– А может ли это Бог? – прорычал он. – Если он есть, сволочь старая. Тим, ну зачем вы сунулись туда с пушками… «Солдаты науки». Вот и довоевались…

День был солнечный. Облака разогнали, но самолеты все равно не летали. Никто не запрещал полетов, никто не разрешал их – просто все почему-то ничего не делали… Динамики Главной Диспетчерской ревели:

Афиши старого спектакля мы в речку выбросим, смеясь. Вина не пролили ни капли, но жизнь до капли пролилась.

Флаг над зданием дирекции был приспущен. Погибли семнадцать человек, сгорели три коттеджа, лаборатория, ангар с девятью «Кончарами», два истребителя (пилоты катапультировались) и шесть машин. На доске объявлений уже висела в траурной рамке телеграмма Президента Всей Науки, выражавшего искренние соболезнования.

На крышах ближайших зданий возились столичные механики, устанавливавшие лазерные зенитки. Приказом Адамяна был создан Отдел Активной Обороны, наделенный обширными полномочиями.

«Так оно и начинается, – думал Панарин. – Сначала скромно – посты раннего обнаружения и оповещения на вершинах гор и зенитки на крышах, потом – плавная замена «Сарычей» «Славутичами». И не успеешь моргнуть, как наиболее перспективные трассы автоматически превращаются в направления главного удара, а полетный журнал – в хронику пикирующего бомбардировщика. И все такое прочее. Потенциальный противник, упреждающие удары, превосходство в огневой мощи. Фронт науки, солдаты науки, на переднем крае науки.