К сожалению, у его тети чувство юмора отсутствовало напрочь. На пианино стояла увеличенная фотография отца Джерома: крупного мужчины с грустным лицом, в неуместном на Капри темном костюме, с зонтиком (чтобы не получить солнечный удар), на фоне скал Фаральоне. К шестнадцати годам Джером уже хорошо понимал, что на фотографии запечатлен скорее автор книг «Солнечный свет и тень» и «Прогулки по Балеарским островам», нежели агент британской разведки. При этом он бережно хранил в память об отце альбом с почтовыми открытками (марки он давно отклеил для другой своей коллекции), и ему очень не нравилось, когда тетя делилась с незнакомыми людьми подробностями смерти отца.

— Кошмарный случай, — начинала она, и незнакомец или незнакомка пытались выразить подобающие случаю интерес и сочувствие. Слушатели, само собой разумеется, были неискренни, но у Джерома щемило сердце, когда он видел, как внезапно, по ходу сбивчивого тетушкиного рассказа, их интерес становился подлинным. — Я представить себе не могу, что такое разрешено в цивилизованной стране, — говорила тетя. — Полагаю, следует относить Италию к странам цивилизованным. Конечно, за границей нужно быть готовым к любым неожиданностям, но мой брат был опытным путешественником. Всегда брал с собой фильтр для воды. Это дешевле, знаете ли, чем покупать бутылки минеральной воды. Мой брат говорил, что благодаря фильтру вино к обеду обходится ему бесплатно. Сами видите, как серьезно он подходил к подготовке своих поездок, но кто мог предположить, что свинья свалится ему на голову, когда он пойдет по улице доктора Мануэло Пануччи, направляясь в Гидрографический музей? — И тут интерес слушателей становился неподдельным.

Отец Джерома не был знаменитостью, но почти всегда наступает момент — обычно после смерти писателя, — когда кто-то приходит к выводу, что имеет смысл увековечить его имя в истории, и направляет письмо в «Таймс литерари сапплемент», объявляя, что работает над биографией покойного и просит родственников и друзей разрешить ознакомиться с письмами и документами покойного и рассказать истории из его жизни. Большинство из заявленных биографий, понятное дело, так и не появляются на книжном прилавке. И поневоле возникает вопрос: уж не является ли подобная затея скрытой формой шантажа и надежным способом для потенциального автора биографии получить необходимые средства для завершения образования в Канзасе или Ноттингеме? Джером, однако, став дипломированным бухгалтером, жил вдали от литературного мира. Он понимал, что ему почти ничто не угрожает, а кроме того, после смерти отца прошло уже слишком много времени, едва ли бы кто-то надумал заняться его жизнеописанием. Хоть и нечасто, но он время от времени возвращался к обстоятельствам смерти отца, пытаясь свести к минимуму комизм происшествия. Отказывать биографу в подробностях было бессмысленно, ибо в этом случае, несомненно, тот направился бы к тетушке, а она, несмотря на преклонный возраст, сохраняла ясный ум и отменную память.

Из всех возможных вариантов Джером остановился на двух. Первый состоял в том, чтобы медленно, с многочисленными подробностями, подвести слушателя к печальному происшествию. Таким образом, смерть отца становилась самой неинтересной частью повествования, его антикульминацией. Неожиданный поворот — вот что главным образом вызывает смех, когда рассказывают подобные истории. Когда Джером репетировал этот вариант, ему самому становилось скучно.

«Вы знаете, в Неаполе высокие многоквартирные дома. Кто-то говорил мне, что в Нью-Йорке неаполитанцы всегда чувствуют себя как дома, точно так же, как уроженцы Турина — в Лондоне, потому что в обоих городах имеются почти одинаковые реки. Так о чем это я? Ах да, о Неаполе. Вы бы удивились, узнав, что держат у себя на балконах люди, живущие в бедных кварталах.