— Ни за что! Нет!

Я выпустила руку Пепси, и меня вырвало.

— Пепси, используй Кость! — прохрипела я, отплевываясь. — Ради бога, Пепси, вытаскивай нас отсюда, пожалуйста!

Подняв голову, я увидела, что он уже стоит у входа в Кафе.

— Нет!

Но он был там, и я не могла помешать ему протянуть руку и нашарить за мертвыми спинами дверную ручку. Секундой позже дверь отворилась, увлекая наши с Мей тела по медленной скрипучей дуге.

— Мам, смотри!

Я ничего не видела, но меня звал мой сын, и я направилась к нему. Вслед за Пепси я переступила порог Кафе «Дойчлянд».

И оказалась на углу Девяностой стрит и Третьей авеню в Нью-Йорке! Моя улица — улица, где я жила с Дэнни и Мей в реальном мире. Я была потрясена и напугана ничуть не меньше, чем при виде изуродованных детей или лица Джека Чили во все небо.

— Пепси, ты знаешь, где мы?

Он повернулся ко мне, весь внимание:

— У твоего дома, да, мам?

— Но почему? — Я стиснула его плечо, наверное, слишком сильно. — Что здесь такое? Как это может быть? Что происходит?

— Потому что, мам, Джек Чили ждет нас у тебя дома.

У меня уже не было сил удивляться. Зябко поежившись, я подумала, как далеко может зайти Рондуа. Насколько ему дозволено вторгаться в явь, прежде чем он получит отпор и отправится восвояси? Способен ли сон пойти вразнос и все подмять под себя? Вправе ли он селиться, где только захочет? Или это я одна достигла точки, где любые законы, приличия и правила игры потеряли силу? Достигла грани, за которой все, что есть у меня в голове или в жизни, доступно любому, только налетай?

Не чувствуя под собой ног, я шла по улице вместе с сыном. Часов у меня не было, но, судя по ощущениям, стояла вторая половина дня. Солнце клонилось к зданиям на западе, ветерок не приносил ощущения свежести. Было очень тихо — ни шума, ни людей, ни признаков жизни. Это настолько не соответствовало порядку вещей, что я подумала: а может, это какая-нибудь другая Девяностая улица — порождение чьего-то изощренного, но ограниченного воображения? Обычно мой квартал бурлит жизнью и даже минутку не может посидеть спокойно, не то что помолчать. Больше всего происходящее напоминало декорации перед съемками, открытку с фотографией, которая выглядит вроде знакомо, но чем дольше вглядываешься, тем все неправильнее.

Пепси медленно шел вперед, неторопливо впитывая окружающее. Напряжение на его лице сменилось едва ли не восторженным трепетом — таким своего сына мне еще не приходилось видеть.

— Мам, а ты здесь еду покупаешь? Вопрос прозвучал скорее как жалоба.

— Да.

— А твоя машина тоже здесь стоит?

— Нет.

Дверь нашей парадной была открыта, и мы вошли. Еще одна серьезная ошибка: дверь всегда, абсолютно всегда запиралась.

Но знакомый запах однозначно подтверждал, что это наш дом. Дэнни любил говорить: так пахнет на автовокзале по утрам.

Дэнни… О мой Дэнни!

Я решительно направилась к лестнице, но Пепси удержал меня за руку и покачал головой:

Не спеши, мам. Я хочу посмотреть твой дом. Хочу все посмотреть.

Граффити на стене рядом с разбитыми почтовыми ящиками гласили: «Думаете, это круто? Позвоните Барри, он вам покажет кузькину мать!» А ниже другой рукой — приписка: «Барри, я звонил, но тебя не было дома».

На втором этаже я увидела дверь Элиота и подумала, а какова здесь его роль. И Дэнни. И Мей.

На следующем пролете, в десяти футах от собственной квартиры, я остановилась и прикусила губу. Почувствовала, что кожа у меня на макушке самопроизвольно оттягивается назад. Всем телом ощутила, как бьется мое сердце — под мышками, в горле, под коленками, в животе.

Пепси достиг последней ступеньки и, миновав меня, ступил на площадку.