А вскоре нам пришло письмо от генерала Лоуда: Фокс убит «неизвестным существом» — так военные называли дэвов, пояснил папа. Далее прислали простой сосновый гроб по цене его трехмесячной зарплаты и единственную записку, отражавшую равнодушие и сожаление одновременно.

Мама с сестрами плакали так, что могли своим горем затопить весь Найтскросс. А отец с братьями три дня и три ночи не спали, сохраняя молчание с невозмутимыми лицами и влажными глазами. Мне тогда было всего двенадцать лет, и я не видела в неподвижном теле брата своего доброго милого Фокса. Не узнавала его в бледном мрачном лице. Ведь это мой брат, который растил меня, кормил и носил на плечах. И теперь мне было невыносимо больно видеть его таким.

На похоронах, когда опустилась крышка гроба, я молчала. Когда деревянный ящик погрузили в вырытую яму, я тоже молчала. Но стоило им бросить на свежую могилу последнюю лопату земли, как я заговорила. До сих пор помню, насколько тяжелые тогда слова сорвались с моих губ:

— Его нельзя туда опускать. Он не сможет выбраться.

— Дорогая, — рыдая, проговорила мама, — Фокс больше не вернется.

— Это неправда, — возразила я. — Это неправда. Я видела, как он шевельнулся. Я уверена в этом, как в своем дыхании. Он пошевелился, но теперь не может выбраться. — Звуки слетали с языка сухо и формально. Мне казалось, будто мой рот — портал для чужих слов. Я слышала Фокса. Видела его движения. Мысленным взором могла проникнуть сквозь тяжелую каменную плиту, почву, грязь и разложение. Наблюдала за тем, как мой брат открывает глаза.

Я бросилась к могиле. Путь мне преградили Вульф и Хоук, но я, нырнув под их крепкие руки, проскользнула дальше. На миг я представила себя той, в честь которой был назван мой брат: сильной, ловкой, убегающей от преследования гончих собак лисицей. Но этот мираж быстро исчез, и вот я снова все тот же спотыкающийся и падающий ребенок. Навстречу мне устремилась земля, наградив колени и ладони ударом сотни ножей. Холодный могильный камень обагрила свежая кровь.

Голова взрывалась от множества звуков и странного гула, в котором слышался голос брата. Он просил, умолял и давал ответ на вопрос, который я не успела произнести вслух. «Да, Тия, — шептал мне Фокс. — Да, я хочу».

Нельзя закапывать его в землю, когда сам он не хочет умирать.

Передо мной вдруг вспыхнул странный символ. И я, не задумываясь, стала обводить окровавленными пальцами его узор. Снова, снова и снова. Пока братья не схватили меня за пояс и не оттащили назад.

— Девочка моя, да что на тебя нашло? — изумлялся отец, сотрясаясь от гнева. — Твоему поведению нет оправдания, и уж тем более у могилы брата!

Но все дальнейшие упреки застыли на языке, когда земля содрогнулась. Под ногами раздался страшный грохот, почва поднималась. В глубине могильного холма послышался глухой треск, словно что-то выбралось из своего заточения в гробу. Из земли показалась холодная серая рука. Она вытягивалась и хваталась за пучки травы, окружавшей могилу.