— Хорошо, — подходя и становясь возле, сказал Кобенцель, — я допускаю, что утром он бродил неподалеку и мог видеть, как Шувалов отдал мне ключ. Допустим даже, слышал, кому я, в свою очередь, должен был вручить его. Мы разговаривали на улице, кругом толпился народ…

Кобенцель держал ключик на ладони. Змей-искуситель с такой злобой кусал себя за хвост, словно соблазнить Еву ему так и не удалось.

— Но согласитесь, господин Путилин, одно дело заманить меня в туалетную комнату при кондитерской, стукнуть по голове и отобрать этот проклятый ключ, и совсем другое — напасть на карету австрийского посла в самом центре Петербурга. Обычный уличный бандит, как он осмелился? Кто-то, мне кажется, стоял за его спиной. Может быть, тот же человек, с чьей помощью он убил Людвига?

— Пупырь утверждает, будто на графа Хотека он вовсе не покушался.

— То есть как? В кого я тогда стрелял?

— В него, разумеется. Но он клянется, что натянул веревку в расчете на любую добычу.

— И вы ему верите?

— Кто его знает? В этой жизни все может быть. Во всяком случае, в убийстве фон Аренсберга он не признался. Говорит, что револьвер купил сегодня у какого-то иностранца на Апраксином рынке, а наполеондоры утром нашел на Миллионной, возле дома князя. Пока для меня одно лишь несомненно: он прекрасно знал, куда вставляется этот ключ.

— Но откуда? Кто ему сказал?

— Потерпите еще пару часов, я должен проверить мою догадку. И ради бога простите мне эту глупую выходку с цилиндром. У меня в практике был подобный случай. Увидел проторенную дорожку и не устоял перед искушением.

— Но объясните хотя бы, — попросил Кобенцель, — почему вы были так уверены, что именно Пупырь напал на господина посла? Вы ведь ждали здесь его, а не кого-то другого. Я вас правильно понял?

— Да, его.

— Почему вы знали это?

Иван Дмитриевич приказал Левицкому:

— Ну-ка задерни шторы!

В гостиной стемнело, он зажег лампу, поставил на рояль и, заслонив ее спиной, с силой раскрутил гирьку на цепочке. Кобенцель вздрогнул, увидев, как ровный золотой ободок, сияющий круг со свистом очертил голову Ивана Дмитриевича.

Бронзовые Адам и Ева на чернильном приборе еще старательнее начали прикрывать свою наготу. Как ангел, изгоняющий их из райского сада, Иван Дмитриевич стоял у рояля и оглядывал гостиную — поле своего сражения площадью пятьдесят квадратных аршинов.

Затем он опустил руку, сказав:

— Вот и весь фокус.

— Неужели она в самом деле золотая? — спросил Кобенцель, когда Левицкий уже без приказа отдернул шторы.

Иван Дмитриевич вынул складной ножичек, поскреб лезвием гирьку. Позолота отслоилась, и под ней обнаружился черный ноздреватый чугун.

Вспомнилось, как пруссаки стреляли в Наполеона III золотым ядром. Если оно было таким же, как эта гирька, неудивительно, что французский император остался жив. Там, в вечно-струящемся эфире, все знают.

Левицкий с Кобенцелем собрались уходить. Провожая их, Иван Дмитриевич на ходу раскрыл тетрадь с кулинарными рецептами. Прочел про рыбный пирог, про кулебяку с грибами, громко забурчало в пустых кишках. Вот сволочь! Он кинул тетрадку в камин.

— Через два часа я жду известия, — напомнил Кобенцель, пожимая ему руку.