— А то! — сказал Иван Дмитриевич.

— Ворюга, мать его так! — выругался Федор. — И ведь одет чисто. Его в каторгу надо, ворюгу… А со мной что будет? А?

Иван Дмитриевич молчал, хмурился.

— Поди, сотню розог всыплют, — предположил Федор. — Больше-то навряд. Не за что. Если б не я, барин и кончиться мог под той подушкой. Так ведь?

— Он и помер там, — сказал Иван Дмитриевич.

Федор, тянувший из кармана хлебную корочку, вдруг быстро-быстро, мелко-мелко перекрестился этой корочкой, потом сунул ее в рот, откусил, остановился, начал жевать, медленно и криво двигая челюстями, словно во рту у него был не хлеб, а кусок смолы, из которого приходится выдирать вязнущие зубы.

Стояли перед входом в лавку. «Торговля учебниками и учебными ландкартами», — прочел Иван Дмитриевич.

— Обожди тут, — велел он Федору и толкнул дверь.

За конторкой сидел хозяин, с другой стороны двое мальчиков разглядывали висевшие на стенах материки, тонущие в голубом. Они шепотом переговаривались о каких-то восемнадцати копейках, но лица у них были как у паломников, после долгих странствий переступивших порог вожделенной святыни.

Иван Дмитриевич подошел к большой карте Европы с разноцветными пятнами империй, королевств и республик. Почему-то на всех таких картах Россию закрашивали в темно-зеленый цвет, владения султана покрывали зеленью посветлее, подвластные Францу-Иосифу земли отмечали ярко-желтым, а Италию делали в тон палого дубового листа, будто в ней царит вечная осень. Проверив, на месте ли все четыре столицы, Иван Дмитриевич посмотрел в окошко. Ах ты, Господи! Это надо же! Он готовился увидеть пустое крыльцо, но нет: оставшись без надзора, Федор и не подумал никуда бежать, послушно сидел на ступеньке. Голова его утопала в коленях, поярковая шляпа валялась на земле.

— Я из полиции, — тихо сказал Иван Дмитриевич, склоняясь к хозяину. — Где у вас черный ход?

Проходным двором он выбрался на параллельную улицу, кликнул извозчика и поехал домой, мечтая о горячем чае с лимоном и сахаром, без всякой, черт бы ее побрал, травы.

Одновременно он думал о том, что сегодня же, когда под тяжестью улик Пупырь признается в убийстве фон Аренсберга и назовет сообщника, Сыч и Константинов отправятся ловить простофилю Федора, но не поймают. Что поделаешь! Такие уж у него агенты. Одно слово, доверенные.

— Всего-то надо было один гвоздик вбить, — сказала жена, не хвалясь, а скорее наоборот, извиняясь, что отняла у мужа эти лавры и не дала ему проявить себя настоящим отцом.

— Ты ночью-то спала? — спросил Иван Дмитриевич.

— А ты как хочешь, чтобы я тебе ответила? Тебе что приятнее будет услышать — что я беспокоилась и не спала или что дрыхла без задних ног?

— Ну, если выбирать между моим мужским тщеславием и твоим здоровьем, я выбираю последнее.

— Тогда считай, что спала.

— А на самом деле?

— Под утро немного вздремнула, — призналась жена.

Иван Дмитриевич поцеловал ее. Обнимая его, она другой рукой сняла с вешалки зонт.

— Жалеешь, что не взял?

— Ой, жалею.

— Будешь впредь меня слушаться?

— Буду, буду.

— Пожалуйста, Ваня, — попросила жена, — никогда мне так не отвечай. Отвечай просто: буду. Когда ты говоришь «буду, буду», значит, тебе хочется только, чтобы я от тебя отстала.