Выпроводив Певцова, он выпил свой чай, оделся, снял с вешалки котелок.

— Зонтик не забудь, — напомнила жена.

— Ты глянь в окно! Зачем он мне?

— Еще только апрель, сейчас солнце, а к вечеру все может перемениться. Неужели тебе трудно для моего спокойствия взять с собой зонт? Если бы речь шла о твоем спокойствии, я бы…

Это повторялось каждое утро, независимо от погоды, и сегодня Иван Дмитриевич решил проявить твердость.

— Отстань. Не возьму, — сказал он, поцелуем смягчая резкость тона.

Жена тут же сдалась и спросила:

— Кучера звать?

— Не стоит. Доберусь на извозчике.

— Всегда так. Лошадей жалеешь, а себя не жалеешь, — сказала она, поправляя на нем галстук.

Иван Дмитриевич еще раз поцеловал ее и спустился на улицу. Сразу же с двух сторон к нему подлетели двое извозчиков. Став начальником сыскной полиции, по утрам он всякий раз обнаруживал у подъезда кого-то из этой братии, почитавшей великим счастьем заполучить в седоки самого Путилина. Денег с него не брали. Иван Дмитриевич уважал малую экономию и без зазрения совести ездил на дармовщину, но с одним исключением: неизменно платил тем «ванькам», которые состояли у него в агентах. С ними не позволял себе ничего лишнего.

Он был суеверен и уселся в пролетку к тому из двоих, кто догадался подкатить справа. План был таков: сначала заехать в Сыскное отделение, где наверняка обо всем доложат, а уж потом двигать в Миллионную.

— Куда прикажете? — почтительно спросил извозчик.

— Сам-то не знаешь? — рассердился Иван Дмитриевич. — Надо было, гляжу, к товарищу твоему садиться, он бы спрашивать не стал.

— Я, Иван Дмитриевич, потому спросил, что, может, сегодня вам не как обычно, не на службу, — начал оправдываться извозчик. — Сыскное-то я, само собой, знаю.

— Почему это сегодня вдруг не на службу?

— Я думал, в Мильёнку. Там, сказывают, австрияцкого посланника зарезали.

— Туда и вези, — распорядился Иван Дмитриевич. — Сам все знаешь, а спрашиваешь.

К задней стенке одной из карет прилеплен был массивный золотой орел австрийских Габсбургов, тоже о двух головах, но пером пожиже и с длинными голенастыми ногами. Это была посольская карета, Иван Дмитриевич ее хорошо знал. Она стояла дальше от подъезда, чем другие, и, значит, прибыла после них. Отсюда вытекало, что сам посол, граф Хотек, слава богу, жив, а убили хозяина особняка.

Чтобы вернее оценить масштабы события, Иван Дмитриевич прошелся вдоль строя экипажей. За каретой Хотека стояла простая черная коляска. Кучер был знаком, возил не кого-нибудь, а великого князя Петра Георгиевича, принца Ольденбургского.

Возле парадного дежурили двое в штатском. Они отгоняли зевак и просили прохожих перейти на другую сторону улицы, но Ивану Дмитриевичу не было сказано ни слова. Он направился к подъезду, вдруг откуда-то сбоку вынырнул его доверенный агент Константинов, засеменил рядом, шепча:

— Я, Иван Дмитриевич, вас тут караулю, чтобы известны были, зачем званы…

— Сгинь, — велел Иван Дмитриевич. — Уже без тебя знаю.

Константинов сгинул.

Крыльцо, прихожая, вестибюль, коридор — пространство без форм, без красок. Только запахи, от них никуда не денешься. Справа потянуло чем-то горелым. Ага, там кухня. Впрочем, даже такое невинное наблюдение пока было лишним. Иван Дмитриевич шел на приглушенный звук голосов, глядя прямо перед собой. Ничего не знать, по сторонам не глазеть — так надежнее. Сперва нужно выработать угол зрения, иначе подробности замутят взгляд. Главное — угол зрения.