Поискав номер художника в телефонном справочнике — там Кэмпбеллы занимали целую страницу, — он нашёл Даффилда Кэмпбелла из Перпл-Пойнт. К телефону подошёл сам Король Шахт. По-видимому, его удивил и обрадовал звонок. Он предложил встретиться завтра утром.

Перпл-Пойнт был мысом, на две мили вдававшимся в озеро. В годы бума здесь строили суда, но с тех пор минуло целое столетие. Экономический спад, ураганы и буруны сделали своё дело, и мыс сильно изменился. Теперь вдоль западного берега тянулся песчаный пляж и череда курортных отелей, а западное побережье представляло собой цепочку скал.

Дафф Кэмпбелл жил на скалистом берегу в маленьком доме, напоминавшем скорее сарай для лодок, нежели жилище. Да и человек, вышедший навстречу Квиллеру, больше походил не на художника, а на рыбака. Лет ему, вероятно, было не больше шестидесяти, очень худой, он слегка сутулился оттого, что постоянно склонялся над мольбертом. День был тёплый, но художник натянул на себя два свитера, а на голову нахлобучил вязаную шапочку, из-под которой виднелись длинные седые волосы.

— Бьюсь об заклад, у вас здесь потрясающие восходы, — начал Квиллер.

— Ни один не похож на другой, — с удовольствием подтвердил Кэмпбелл.

— Должен сказать, что у вас живописный коттедж.

— Он был покинут, и я спас его из волн, — объяснил художник. — Перенёс на место повыше и отремонтировал — всё сам. Я был тогда гораздо моложе. Посидите-ка пока на крыльце, а я сварю нам кофе.

Крыльцом служила гранитная плита, и с него открывался вид на озеро. Тут стояли два хрупких складных кресла. Квиллер осторожно опустился в одно из них, и кресло тут же заскрипело и заходило ходуном под его весом. Скоро вернулся хозяин с двумя пластмассовыми кружками, наполненными до краев, — он шёл медленно, стараясь не расплескать кофе. Он поставил кружки на ящик между креслами.

— Вы, конечно же, не остаётесь здесь на зиму, мистер Кэмпбелл.

— Зовите меня Дафф, — попросил художник. — Нет, на случай плохой погоды у меня имеется комната в городе. Теперь, когда я вышел в отставку, живу во Флориде с родственниками и преподаю в тамошнем университете.

Квиллер взглянул на него вопросительно, ставя на ящик свой диктофон.

— Как давно вы пишете картины?

— Теперь уж и не вспомнить, когда именно я начал. Когда был ребенком, в школе не преподавали изобразительное искусство, но я начал рисовать карандашом. В те дни мы жили возле копра шахты «Одд глори». Он зачаровал меня: причудливые очертания, старые доски, таинственная атмосфера. Должно быть, я нарисовал его тысячу раз, под разными углами. Потом увидел в каталоге кисти и краски и спросил родителей, не могут ли они купить их для меня. Ни за что не забуду своего восторга в тот момент, когда прибыл ящик. Отец был священником. Он сказал, что неисповедимы пути Господни. Мама мной гордилась и позволила мне записаться на заочные курсы. Я кое-что узнал благодаря ним; делал ошибки, перечёл все книги по искусству, имевшиеся в библиотеке, и следующие полвека писал картины каждый уик-энд.

— А в будние дни вы где-то служили?

— Конечно. Проработал сорок лет в Пикаксе, фирма «Семена и рассада». Ушёл на покой только тогда, когда мои картины начали покупать. Большинство их приобретает галерея в Локмастере.

— Должен сказать, Дафф, что ваши работы открыли мне глаза. Вы видите в этих старых руинах такое, о чём я и не подозревал. Спасибо вам за это.

Художник улыбнулся — в первый раз за всё это время — и кивнул со скромным видом:

— Ну что же, я провёл много времени, разглядывая копры шахт — во время грозы, снегопада, при дожде со снегом, в палящий зной, при торнадо, в туман, когда восход, когда закат, когда чистое небо, когда тучи…

— Я полагаю, вы пишете с натуры.