— Жизни только не лишай, лучше как граф Монтекристо, ладно?

Кот не ответил. Мне показалось — он давно решил, что делать с людьми, убившими обожаемую им девушку.

— Эдгар-Эдичка… — произнес я, унесшись в прошлое и увидев первую нашу встречу с Натальей. — Не забывай, как мы тебя звали. Первое имя дал я, второе — она. В них мы будем жить с тобой. Когда же придет твой черед, беги сразу к нам, мы будем ждать.

Кот посмотрел пристально, побуждая действовать, но не каркать, и я, погладив его на прощание, направился к Вове с Володей.

60. Все кончается запахом.

Вова с Володей сидели, осовевшие, и смотрели на «Белую лошадь», вчистую лишившуюся хмельной своей крови. Володя, уступив мне кресло, пошел за новой бутылкой и стулом. Вернувшись, сел, налил всем. Я выпил (мы не чокались), посидел, глядя в столешницу.

— Что будем делать? — спросил Вова.

— Я за ней сейчас пойду, — ответил я, застенчиво посмотрев. — А вас потом, может быть, выпустят.

— Вряд ли… — покачал головой Володя. — Хотя посмотрим. Бог ведь не фраер, он все видит…

Я прикрыл глаза и увидел, как мы с Наташей обручаемся. «Обручается раб Божий Евгений рабе Божьей Наталье. Обручается раба Божья Наталья рабу Божьему Евгению». Мне надевают золотое кольцо, ей серебряное.

— Я мечтал с ней обвенчаться, — раскрыл я глаза. — Дважды в Загсе регистрировался, и ничего хорошего не выходило, одна нервотрепка — с первой женой и тещей даже мозгами телячьими, правда жаренными, бросались, представляешь?

— Представляю, — заморгал Вова.

— Давайте я вас обвенчаю? Вова поможет? — заморгал Володя. — Я до школы милиции диаконом в районе был, все знаю, даже участвовал.

Я подумал, что венчание с мертвой невестой — это святотатство.

— Не, потом, когда умрешь, обвенчаю, — чистосердечно прочитал мои мысли бывший диакон.

— Может, останешься? — жалостливо посмотрел Вова. — Найдут нас когда-нибудь, а баб в Москве много, даже таких принцесс.

— Нет. Не могу. Я и представить не могу, как жить без нее. Сам посуди, как жить, если внутри все умерло? Прикинь, что у тебя внутри дупло, пустое и черное, и глаза из него смотрят?

— Я бы не стал из-за бабы грех на душу брать… — покачал головой Володя. — Даже из-за такой клевой.

— У него баба — собаки со страху лают, — сказал мне Вова, указав подбородком на товарища. — А ты, конечно, зря суетишься. Тебе просто на нее, мертвую, больно смотреть. А это легко исправить — мы сейчас завернем ее в чистую простыню, отнесем в сени, ковер сверху бросим, и ее как бы не будет. Клянусь, часу не пройдет, как тебе расхочется руки на себя накладывать из-за чего-то там под ковром…

— Выпей лучше, — налил виски Володя.

Я не ответил, пошел к Наталье, взял ее руку. Она была холодной. Подумал: «Через час окоченеет, станет как лед. Потом ее придется заворачивать в простыню и в ковер, потому что ее нежный запах, которым я наслаждался, станет невыносимым. Все в этом плотском мире кончается запахом. Долг, дружба, любовь, привязанность. Нет, надо травиться…

61. Вместе…

Взяв из бара хрустальную конфетницу, я направился в ванную. Распотрошил тампоны, сунул в вазу, залил теплой водой. Через несколько минут достал размокшую вату, отжал. Выбросил ее в корзину. Пошел к Наталье, поцеловал в холодные губы. Лег слева.

Володя с Вовой, подошли, затоптались у кровати, потерянные.