|
Сколько раз было, когда он обещал броситься на амбразуру, а в последний момент отступал. Катька Кандыкова возьмет в оборот мужа, и вместо подписи тогда увидишь шиш. Умишко у нее скудный, а направить умеет. Только от подписи Кандыкова зависит, подпишут ли и другие. Все-таки заслуженный артист, лицо, уважаемое в городе... Правда, общественность города не встала на защиту любимых артистов, когда их выгоняла Эра Лукьяновна, общественность ограничилась лишь сочувствием. Да и Люся тогда поддерживала директрису, надеясь, что с уходом ведущих актрис роли будут доставаться ей. Но... человек предполагает, а бог располагает. Теперь и Люсю хотят выгнать.
3
– Заходи, заходи, – махнула рукой Волгина, когда Степа заглянул к ней. Заречный сел напротив, Оксана кинула ему кипу бумаг. – Я как раз изучаю дело. Три трупа – начальство взбесилось. Ты говорил, будто опрашивал свидетелей. Что ж вы с Микулиным так плохо поработали? В свидетельских показаниях одна мура. Оксана выжидающе смотрела на Степу, бегло изучающего исписанные листы. А он вовсе не вникал, что там написано, только думал, чем заинтересовать Волгину, чтоб не послала куда подальше. Вообще-то Степа легко сходится с людьми, его искренность и тактичность располагают к нему, он производит впечатление порядочного человека, которому можно довериться. К тому же он, как говорит Янка, ужасно обаятельный. Вспомнив об этом, он отбросил листы, подался корпусом к Волгиной, положив локти на стол – поза означает «я тебе верю, верь и ты мне», – и доверительно рассказал: – Я, Оксана, не остался до конца. Мне хватило послушать нескольких человек, чтобы понять: в этом заведении обитают шизоидные люди, честное слово. Они какие-то... замордованные, что ли. Но вполне вероятно, на них сильно подействовала смерть на сцене. Только, мне кажется, эти ребята и в обычное время... запуганные. Потому что, в каком бы ни был человек состоянии, в такой экстремальной ситуации его первый порыв будет – помочь следствию. Срабатывает элементарное чувство ответственности перед убитым. Это потом он подумает и при повторном допросе может изменить показания. А мы встретились лишь с голыми эмоциями, и никто не дал нам разъяснений, почему возникли эти эмоции. – Ты думаешь, я что-нибудь по поводу эмоций поняла? – съехидничала Волгина. – Ну, эти эмоции можно назвать жалостью к себе, не более, – объяснил, как умел, Степа. – А когда мы задавали конкретные вопросы, те же актеры умолкали или юлили, опять же прячась за эмоциями или... игрой в эмоции. Они как зверьки, чующие землетрясение, малейшая опасность – переключаются на непонимание, уходят в сторону. Это понятно? – Это понятно, товарищ психолог, – кивнула она. – Значит, свидетели будут юлить на допросах, так? Интересно, почему? Потому что боятся? Кого же они боятся? – Во-первых, директора. Это я сразу понял. Директриса у них... это что-то запредельное, видно при первом же знакомстве с ней. Во-вторых, мне случайно удалось подслушать разговор двоих, в лицо я их не видел, но по голосу узнаю. Из их слов я сделал вывод, что в смерти артистов они винят какую-то Эпоху и еще одного... его альфонсом называли. Так вот он, альфонс, пришел на сцену перед началом спектакля, хотя не играл в нем. А ушел в антракте! Выводы я не делаю, но... – Людей, находившихся в театре, было немного, – задумчиво произнесла Оксана, – убийство произошло в замкнутом пространстве, круг подозреваемых ограниченный... Вот тебе и здрасьте! Прозвучал откровенный намек, что дело плевое, значит, следователь Волгина обойдется без посторонних. Тем более что первого подозреваемого он уже сдал ей. – Вычислить убийцу все равно будет сложно, – возразил Степа. – Он хорошо подготовился, фактически под подозрение попадает каждый, кто появлялся на сцене. |
