Это высшая похвала от скупого на слова и эмоции Ника. Я невольно улыбаюсь.

— Но ты никогда такой не станешь, — тут же припечатывает мой противник.

Я удивленно дергаю бровью:

— Никогда? Почему же?

Не то чтобы мне досадно или обидно — мне просто любопытно.

— Ты чистоплюйка, — ровным тоном говорит он.

В другой ситуации я бы вспылила — во мне очень силен дух противоречия. Но этого чудного человека с цепким взглядом и неспешными повадками я всегда слушаю внимательно.

— Такие, как ты, никогда не врут, не предают, не способны на подлость. Честь и совесть для вас — это все. Вы видите только черное и белое, добро и зло, виновных и жертв. А жизнь — она разная, и люди разные. И когда садишься за покерный стол, это особенно важно помнить. Бывает, что тот, кого ты по жизни считал трусом и слабаком, вдруг ставит на кон все, даже свою жизнь. Или неудачник и рохля за покерным столом превращается в чертовски везучего человека, который собирает весь банк…

Я слушаю Ника не перебивая, ловя каждое его слово. А он еще долго рассуждает о превратностях карточного мира, о людях и их характерах, о том, что такое фан-фаталь и откуда взялась присказка о том, что новичкам всегда везет. Когда он замолкает и тянется за пачкой сигарет, я наконец задаю вопрос, который мучает меня все эти дни:

— А какой он?

Пауза. Я жду, когда Ник прикурит сигарету. Голубовато-желтый огонек бросает блики на его черные волосы и нахмуренный лоб. Мой собеседник медленно раскуривает сигарету и поднимает голову. Его глаза впиваются в мои.

— Я имею в виду Антона Кронштадтского, — заканчиваю я фразу, когда наши взгляды встречаются.

Ник выдыхает в сторону пряный табачный дым.

— Скоро узнаешь.

Глава 1

Он был выше меня на голову, худощавый, с черными как смоль волосами и болезненно-бледным лицом. Скорее всего, он специально не брился, и часть его лица все время была скрыта небрежной трехдневной щетиной, отчего он казался намного старше своих лет. Небрежная размашистость отличала все его движения: рассказывая что-то и при этом увлеченно жестикулируя, он мог нечаянно столкнуть локтем бокал со стола, а потом с ловкостью дикой кошки подхватить его почти у самого пола. Небрежность сквозила в кривой улыбке, когда он потягивал терпкий виски и внимательно слушал собеседника — то ли сомневался в том, что ему говорят правду, то ли откровенно насмехался над тем, что слышал. А быть может, он только делал вид, что слушает, а сам в этот момент думал о чем-то своем? Я никогда не могла этого понять. И даже дорогие кипенно-белые рубашки он умудрялся носить как-то небрежно — закатав рукава и никогда не застегивая ворот на верхние пуговицы. Пожалуй, его наружность вкупе с повадками можно было счесть вызывающей и даже отталкивающей, не будь он так чертовски хорош собой.

А я… я была одной из тех, кого называют серой массой, — не слишком высокого роста, достаточно худая, чтобы считаться стройной, но никак не дотягивающая до категории фигуристых, с копной темно-русых волос, которые я всегда забирала в хвост или прятала под бейсболку. Я упорно не признавала стиль и моду, предпочитая кокетливым платьям и мини-юбкам практичные джинсы и удобный пуловер (я вообще терпеть не могла жеманства и прочей бабской бутафории). Как все одиночки, я была резка, скупа на эмоции и прагматична.

Он вел замкнутый и исключительно ночной образ жизни, часто менял авто и не выносил табачного дыма. Ни один человек не знал, где он живет и чем занят в светлое время суток, и я сама никак не могла это выяснить. Он был законченным мизантропом и потому несносной натурой — сомневаюсь, что какая-либо женщина могла ужиться с ним на одной территории дольше пары недель, хотя претенденток наверняка было множество.