После того как младенца Эдуарда крестили, Елизавета вернулась в покои королевы. Мария, старшая сестра, держала ее за руку.
Королева благословила сына, благословил его и король. Затем мальчика, вызвавшего всеобщее восхищение, отправили в детскую. Его унесла герцогиня Саффолк; именно ей надлежало отныне заботиться о наследнике.
Король приказал, чтобы покои принца Эдуарда держали в безукоризненной чистоте – он не забыл, какие беды постигли сыновей, рожденных ему принцессой Арагонской. Каждую комнату и коридор надлежало ежедневно оттирать щетками с мылом и горячей водой. Подметать тоже следовало ежедневно. Все должно быть чистым – любой предмет, до которого дотрагивался младенец, все его одежки, вообще все, что бы ему ни потребовалось. Неслыханное это было дело – столь фанатичное требование чистоты. Но кто бы посмел ослушаться Генриха Тюдора?
Обе королевские кормилицы были славные деревенские девушки, крепкие здоровьем и телом. Одна только что родила мертвого ребенка. Другой пришлось отдать новорожденного сына золовке. Наследнику престола не полагалось делить пищу с другим ребенком. Иначе тот, второй, за которым не ухаживали так тщательно, мог заболеть и заразить принца. Этот младенец должен жить, чтобы наследовать отцу! Поэтому были приняты все меры предосторожности. Эдуард Тюдор был совершенно особенным ребенком.
Королева почувствовала недомогание на следующий день после крещения принца. К вечеру она, казалось, пошла на поправку, однако ночью ей стало совсем худо. Приставленные к ней лекари сошлись во мнении, что у нее родильная горячка. Всю ночь королева боролась с подступающей смертью. На следующее утро ее духовник, епископ Карлайлский, уж намеревался совершить над Джейн Сеймур последнее миропомазание, но ей вдруг полегчало. К четвергу, к всеобщему облегчению, казалось, она вовсю идет на поправку. А потом, вечером пятницы, ее вновь охватил лихорадочный жар, и королева впала в забытье. Теперь не было сомнений, что смерть ее близка, да только никто не осмеливался сказать это вслух.
Король намеревался вернуться в Эшер ко вторнику двадцать третьего октября – на открытие охотничьего сезона. Но разве мог он покинуть свою милую Джейн? Даже ему стало ясно, что королева умирает. И он горестно плакал, что изумило весь двор. Мало кто мог припомнить слезы короля. Генрих Тюдор просидел подле жены всю ночь. После полуночи епископ Карлайлский вошел в опочивальню, чтобы провести над королевой последние обряды. К этому времени никакой надежды на чудесное исцеление уже не оставалось. Исполнив долг, епископ сделал все, что было в его силах, чтобы успокоить своего господина, однако король был неутешен. Королева Джейн тихо отошла в два часа ночи, почти в тот же час двенадцатью днями раньше появился на свет ее сын. Король немедленно ускакал в Виндзор, чтобы там уединиться. Считалось дурной приметой оставаться в месте, куда только что наведалась смерть.
Разумеется, похороны королевы прошли с подобающей пышностью. Ее хрупкое тело завернули в расшитую золотом ткань, чудесные светлые волосы были распущены, на голову водрузили украшенную драгоценными камнями корону. Джейн Сеймур лежала в приемном зале Хэмптон-Корта, где день и ночь распевали молитвы за упокой ее доброй души. Потом усопшую перенесли в королевскую церковь, где придворным дамам предстояло совершить бдение в течение целой недели.
Больше всех королеву оплакивала Мария Тюдор. Она любила и почитала свою ласковую и набожную мачеху, любовь которой вернула ей зыбкое благорасположение отца. С тех пор как ее мать впала в немилость, Мария Тюдор почти ни от кого не видела добра. Царствование Анны Болейн вообще обернулось для бедняжки кошмаром. А вот Джейн Сеймур всегда была к ней добра.
Восьмого ноября гроб с телом королевы перевезли в Виндзор, где и надлежало состояться похоронам – в понедельник, двенадцатого ноября. Король все еще пребывал в печали, но он уже решил, что возьмет четвертую жену. |