Я узнала ее еще до того, как услышала и увидела. Диего был прав: разорванный ковенант вовсе не означает разорванную связь. Синяя ленточка, связавшая наши руки в машине Коула по пути из Нового Орлеана в Берлингтон, положила начало не только клятве, но и семье. А, как известно, нет ничего крепче семейных уз.

– Одри, помоги!

Толчок неведомой силы вытолкнул меня в реальность. Я жадно схватила ртом воздух, будто все это время обходилась без него, и распахнула глаза, взирая на Коула. Тот сидел надо мной, удерживая двумя руками на своих коленях, укачивая, как ребенка. Белее простыни, он походил на привидение, но все, о чем я могла думать, – это кованая решетка и желтые глаза, смотрящие сквозь прутья на мир, глухой к мольбам и отвернувшийся от нее.

«Ты слышишь… Наконец-то ты слышишь!».

– Одри? – встревоженно позвал меня Коул, убирая большим пальцем локон волос с моего лица, залитого лихорадочным потом. – Господи, ты напугала меня! Твои глаза… Зрачков и радужки не было – сплошь белок. Я подумал… – Он поежился, отгоняя прочь страшные мысли. – Что произошло? Я нашел тебя на полу…

– Зои, – прошептала я, не замечая, как впиваюсь ногтями в собственные ладони: кровь побежала по вырезанному на паркете кругу, как она бежала по снегу где-то в там, в далеком туманном лесу; как она бежала по чугунной решетке, запертой на три замка и душащей всякую магию, пока та не пробилась тараном спустя столько месяцев. – Коул… Зои умирает!

II. Железная дева

Сколько бы раз я ни бывала в этом городе, здесь всегда играл джаз – и днем, и ночью он не смолкал, собирая горожан, путешественников и заядлых пьянчуг у салунов и кабаков. Все улицы мерцали, увешанные гирляндами, а у каждого молла росла наряженная ель: расставленные по всему городу, эти священные деревья с укором напоминали мне, что я снова покинула Шамплейн накануне важного праздника.

Но в этот раз отнюдь не вина точила меня изнутри, пока мы шли по закоулкам Бурбон-стрит. То был страх.

«Кости-кости. Леденцы!»

«Мы чуем тебя».

«Наконец-то ты слышишь!»

– Одри?

Голос Тюльпаны вернул меня в реальность. Я вдруг обнаружила, что остановилась прямо посреди оживленной улицы, сжимая зубы и кулаки. Пусть физически я и была в Новом Орлеане, но мысленно все еще не могла выбраться из тех жутких видений, что теперь преследовали меня.

– Одри, ты в порядке? – спросила Тюльпана в который раз.

– Паническая атака, – выдавила я хрипло, стараясь не замечать, с каким скептицизмом Тюльпана повела бровью. – Нечем дышать. Сейчас… Просто дай мне минутку. – Я оттянула пальцами ворот водолазки, будто это могло хоть как-то помочь, и забралась другой рукой в карман пальто. Горячие подушечки пальцев очертили холодный металл. Я вытащила бронзовое зеркальце Коула и принялась щелкать замочком, открывая и закрывая его, как он учил.

– У-у, – завыла Тюльпана устрашающе, глядя на меня сверху вниз: сапоги на шпильке делали ее ростом почти что с Коула. – А крыша-то все течет… Пойдем купим тебе во французском квартале ведро и молоток! Или бутылку водки.

Ей было смешно, а мне нет. Утро выдалось поистине ужасным, а вся прошлая ночь прошла кувырком. Я почти не помнила себя от истерики: Коулу пришлось несколько часов вытягивать из меня ответы и распутывать мой лихорадочный бред, чтобы понять, что к чему. Его объятия не ослабевали до самого утра. Продолжая укачивать меня на коленях, он делал все, чтобы вернуть мне чувство безопасности после увиденного.