|
На площади засверкали вспышки синих спецсигналов, из вокзальных дверей повалили полицейские. Некоторые с трудом удерживали овчарок самого свирепого вида, рвавшихся с коротких поводков. С выражением ненависти ко всему человечеству, захлебываясь лаем, они кидались на ни в чем не повинных прохожих. Одна из собак, которую шедший с ней полицейский звал Баскервиль, впала в такое неистовство, что ему пришлось ее слегка придушить, чтобы она замолкла; сохраняя приличную дистанцию, за его действиями с неодобрением наблюдали английские защитники животных. По радио громко объявили: «Из Лидса прибыл специальный поезд для футбольных болельщиков, отправлением в девять тридцать. Просьба к пассажирам не мешать проходу и помогать полиции в исполнении ее обязанностей. “Британские железные дороги” приносят извинения пассажирам bona fide за беспорядки, которые могут возникнуть, когда болельщиков поведут через вокзал».
Спрятавшись за грудой багажа, я видела, как к платформе подошел состав, полный парней. Они размахивали из окон красно-белыми шарфами. Распевали: «Вперед, ребята! Вперед, ребята! Вперед, ребята!» Громкое эхо раскатилось по станции. Энергии их слитых воедино голосов хватило бы, чтобы сдвинуть с места целую армаду молочных фургонов. Когда поезд остановился, полицейские бегом бросились к нему и встали по двое у каждого выхода. Овчаркам явно не нравились белый и красный цвета: они прыгали у открытых вагонных окон так, будто у них зубы ломило от желания отведать болельщиковой плоти. Баскервиль бился головой о стену вагона в бессильной ярости. Окна в поезде с шумом захлопнулись. Пение прекратилось. Собаки вышли из повиновения. Пассажиры bona fide жались, как овцы, по углам вокзала, подальше от укротителей, которые, натянув поводки, кричали: «Сидеть! Сидеть!» Полупридушенные собаки неохотно подчинялись. Баскервиль утихомирился последним; глаза его вращались как у помешанного. Он скулил, и тявкал, и елозил по платформе на могучих ляжках, всем телом устремляясь к поезду. Он сидел, но чего это ему стоило! Инспектор полиции приказал открыть двери вагонов. Потом он обратился через мегафон к молодым людям: – Выйдя на платформу, построиться в колонну по четыре и ждать, пока все сойдут с поезда. Затем вас проведут в метро. Всякий, кто попытается покинуть вокзал без сопровождения, будет арестован по обвинению… В голосе инспектора вдруг послышалась неуверенность, и он замолчал. Молодой сорвиголова в свитере лимонного цвета крикнул: – По какому такому обвинению? В ответ, раздвинув толпу, приволокли Баскервиля. Когда всех собрали на платформе, а поезд осмотрели на предмет нанесенного ущерба, молодые люди, собаки и полицейские начали свое мрачное шествие. Один из парней заявил: – Неохота мне в метро идти. Я здесь за углом живу. Полицейский затолкал его обратно в шеренгу. Где я такое уже видела? Я напряженно думаю… и вспоминаю. По телевизору, в старом сериале «Наше вчера». Людей из гетто точно так же сгоняли в табуны и куда-то увозили. Через вестибюль на меня внимательно смотрит полицейский. Я краснею под слоем сажи, взглядываю на несуществующие часы, вспоминаю о назначенной встрече и ухожу с вокзала назад в город. У самых дверей стоит маленький киоск, набитый газетами и порнографическими журналами. Я смотрю на заголовки: «НОВОЕ ПОТРЯСЕНИЕ: БЕЗДОМНЫЕ». Быстро листаю страницы. Ни слова о том, что я утром убила человека. Продавец говорит: – Раз не берешь газету, так нечего ее и лапать, только пачкаешь. Я извиняюсь и вместе с толпой пешеходов перехожу на другую сторону улицы, радуясь, что время от времени могу укрыться под чужими зонтиками. Идет дождь, унылый и колючий; через несколько минут я мокра насквозь. По краям резиновых подошв моих парусиновых туфель взбухают пузыри. Нет никакого смысла обходить лужи, и я шлепаю по ним. |
