Микеланджело здесь впервые использовал прием насильственного и мучительного совмещения графической сетки основной композиции и массивных пластических форм наличников ложных окон, которым невыносимо тесно между пилястрами. Впрочем, основная конструкция подчеркивается Микеланджело столь непреклонно и упорно, что приобретает характер застылости.

— Так вот почему мне здесь так тревожно! — отозвалась Пита. — В душе поселились сразу два ощущения: тягостная застылость и то, что в это прокрустово ложе втиснуты физически не умещающиеся в нем архитектурные формы. То и дело кажется, что это пространство и эта конструкция буквально перенасыщены напряжением: еще мгновение — все разломится.

— Давайте сядем прямо на ступени алтаря и посидим немного в полной тишине — благо сегодня почти нет туристов, — предложил Джеффри.

С полчаса они сидели молча, а потом Вентворт спросил:

— Ну что, теперь чувствуете, что капелла не столько усыпальница Медичи, сколько надгробие эпохи Возрождения? Я бы сказал, что здесь проникаешься атмосферой дум, мечтаний и переживаний современников величайшего подъема и спада Ренессанса. Вон там, узнаете? Фигуры Джулиано и Лоренцо Медичи.

Пита же смотрела на скульптуры, лежащие у ног этих идеальных правителей. «Боже, какого они исполнены трагизма, — подумала девушка. — Тяжел и мучительно беспокоен сон «Ночи», грозно и устрашающе бросает взгляд через плечо «День».

И тут, проследив за ее взглядом, Вентворт пояснил:

— Это единственный в своем роде образ-символ, день гнева и ужаса Италии. А вот фигура «Утра» кажется корчащейся, как терзаемый орлом Прометей. Тяжко ее пробуждение. Она как будто силится сбросить с себя клейкую паутину жуткого сна и не может этого сделать. Фигура же «Вечера» лишена трагической активности и кажется воплощением мысли, все более погружающейся в воспоминания, безвыходные, безрадостные, полные сожалений думы о прошлом. Неотполированная поверхность его лица и выпуклого лба создает особую вибрацию светотени, которая будто окутывает его дымкой почти материализованной мысли.

— И где вы находите слова, Джеффри, чтобы так точно передать замысел скульптора! — поразилась Пита.

— Это нетрудно, ведь речь идет не о моих мыслях и чувствах. Чужие, как это ни странно, всегда легче выразить. Но давайте же посмотрим на «Мадонну с младенцем».

Вентворт остановился у этой скульптурной группы, и Пита задумчиво произнесла:

— Та же грустная, почти обреченная заботливость, как и в «Сикстинской мадонне» Рафаэля.

Они еще некоторое время бродили по капелле, а когда вышли, то не сразу и заговорили — никак не могли привыкнуть к тому, что оказались посреди суматошной уличной жизни современного города, наполненного солнцем, пылью, шумом, почти беспорядочным движением автомобилей, мотоциклов, велосипедов и кебов.

Впрочем, подлинными хозяевами флорентийских и вообще итальянских улиц и дорог, по словам Вентворта, являются либо туристские «пульманы» — огромные автобусы, либо миниатюрные мотороллеры. Они всегда несутся на предельной скорости и на шоссе, и на узких кривых улицах города, вне зависимости от того, кто водитель — беззаботный юноша, или почтенный отец семейства, хозяйка, возвращающаяся с рынка с корзинами снеди на багажнике, или щеголеватый францисканец в сутане. И несмотря на тесноту улиц и почти полное отсутствие регулировки движения при больших скоростях, аварий, в общем, не так уж много. Итальянцы — отчаянные, но превосходные водители.

На следующий день Вентворт повел Питу в галерею Уффици, предварив свою экскурсию сообщением о том, что одноименная улица создана великим Вазари в середине XVI века.