Кровь прилила к голове, сердце забилось совсем уж отчаянно, стремительно - того и гляди из груди вырвется - он метнул взгляд в одну сторону в другую, пытался разглядеть хоть какой-то отблеск цивилизации, но ничего не было. Он бы бросился, куда глаза глядят, и бежал бы из всех сил до тех пор, пока бы не настиг его Брунир, однако тут разлилось зеленоватое свечение. Подобное свечение можно увидеть в летнюю пору в лиственном лесу, где кусты и деревья стоят близко-близко друг к другу, вздымаются ввысь живыми ярусами, переплетаются частыми ветвями - сверху на них светит могучее Солнце, и лучи его пройдя через многие слои листьев принимают как раз этот живой, зеленый оттенок. Только теперь, в эту холодную осеннюю пору, в этом темном и все больше чернеющем лесу, эта собранная в одном месте, теплая, живая колонна, манила к себе как величайшее чудо; и, право, хотелось перед этой красой пасть на колени и взмолиться, чтобы защитила она от всяких напастей.

Да - это тоже было необычайно для Михаила. Но также как и ведьма была самым уродливым, жутким что ему когда-либо доводилось видеть, так и это было самым прекрасным. И он устремился к этому свету - нырнул в это сияние, и она действительно оказалось летним, очень теплым, солнечным, благоуханным, свежим. И тогда же он увидел, что в центре этого сияния находится дева - она была такой же прекрасной и даже более прекрасной нежели свет ее окружающей. На ней было длинное платье, но не летних, а осенних, печальных тонов - лик ее и свет волос невозможно описать, так слова о совершенстве, гармонии линий мало скажут сердцу против того, что почувствовало бы оно, увидь эту деву перед собой и на самом деле. Можно лишь сказать, что она вдохновляла на создание чего-то прекрасного, глядя на нее вспоминалось, что есть высшая, творческая жизнь к которой и надо стремиться каждому человеку, что есть вселенская любовь. И Михаил говорил по наитию - говорил то, что чувствовал сердцем:

- Вы ведь лесная фея...

И она отвечала ему голосом в котором слышалось и звонкое журчание ручейка, и нежный шелест листьев над головою, и спокойное вечное сияние звезд:

- Я жила здесь с давних-давних пор, еще задолго до того как появился ваш город. Теперь это парк, но я не хочу уходить в иные леса; здесь ходят, шумят - это плохо, это мешает гармонии, но здесь мне знакомо каждое деревце, каждое озерцо - все мне как братья и сестры, не оставлю я их... Но не о мне сейчас разговор, Миша...

- Ты...Вы знаете мое имя?

- Да, ты ведь часто гуляешь здесь, часто шепчешь деревьям свои признания...

- Вот как...

Михаил хотел смутится, однако - никакого смущения не вышло. Он чувствовал себя перед ней так же легко, так же открыто как и перед ручьем, перед деревом, перед звездами. И хотя он чувствовал, какая мудрая она, возвышенная, непостижимая, хотя и хотел приклонятся ей как богине - в то же время чувствовал что она очень близкая, по человечески любящая его, и уже не мог он ей говорить "Вы", как не стал бы он говорить своему лучшему другу или сестре, он говорил "Ты", и все же в любое мгновенье готов был пасть перед ней на колени, на любую жертву ради нее, такой прекрасной, готов он был пойти. А она говорила:

- Никогда, кроме давних-давних веков не выходила я к вам, людям. Вы отделились от нас. Вы живете своей жизнью, и все больше и больше удаляетесь... Но с тобой столкнулась сила не из вашего - из нашего мира, вот и решила тебе помочь.

- Да, да! Как же хорошо, что ты вышла! Я то совсем перепугался с этим Бруниром, не знал уж и куда бежать. Думал, что - это самый страшный день в моей жизни, а оказалось, что наоборот - самый прекрасный! Тебя встретил!

Так восклицал восторженный Михаил, который был уверен, что с появлением девы никакая темная стихия ему уже не страшна.