— Да, — подтвердил он, внутренне насторожившись, чтобы не упустить ни единой мелочи, ни единого жеста или оттенка речи: именно это помогло ему стать тем, кем он был. — Он согласен привести в порядок этот участок и немедленно продать его нам.

В его голосе не было торжествующих ноток, хотя он имел на них полное право. В том мире, в котором жили эти двое, одним из неписаных правил являлась сдержанность.

— Будет много шума, — заметил старый банкир.

— Ему все равно. Через месяц истекает срок его мандата, и он знает, что больше его не переизберут.

— А пресса?

— Прессу можно купить, дон Октавио. — Гавира сделал рукой движение, каким перелистывают страницы газеты. — Или кинуть ей пару костей повкуснее.

По тому, как кивнул в ответ Мачука, он увидел, что старик понял его намек. Кановас как раз только что спрятал в портфель собранное им, Гавирой, досье — настоящую бомбу — о злоупотреблениях при выплате правительством Андалусии пособий по безработице. План состоял в том, чтобы опубликовать эти материалы одновременно, в качестве защитного экрана.

— Городской совет противодействовать не будет, — продолжал он. — Совет по культурному наследию у нас в кармане, так что остается уладить только церковный аспект проблемы. — Он сделал паузу в ожидании комментариев, однако старик не разжал губ. — Что касается архиепископа…

Из осторожности он не закончил фразу, предоставив сделать следующий ход своему собеседнику. Ему нужны были подсказки, сигнальные огни, выражения соучастия.

— Архиепископ хочет получить свое, — наконец заговорил Мачука. — Ты же знаешь: Богу — Богово.

Гавира осторожно кивнул:

— Само собой.

Только тут старый банкир повернул голову и взглянул на него.

— Ну так дай ему что следует, и дело с концом. Дело было нелегкое, и оба знали об этом. Старая скотина!

— Мне все ясно, дон Октавио, — подвел итог Гавира. — Тогда не о чем больше и говорить.

Мачука помешал ложечкой в своей чашке кофе с молоком и снова погрузился в созерцание рекламы Андалусского ломбарда. Сидевшие за соседним столиком Кановас и Перехиль, глухие к разговору хозяев, враждебно уставились друг на друга. Гавира заговорил, тщательно выбирая тон и слова:

— При всем моем уважении, дон Октавио, нужно обсудить еще кое-что. У нас в руках самый грандиозный градостроительный куш со времен Всемирной выставки девяносто второго года: три тысячи квадратных метров в самом сердце Севильи, в Санта-Крус. И в связи с этим — покупка «Пуэрто-Тарга» саудовцами. То есть от ста восьмидесяти до двухсот миллионов долларов. Но вы ведь позволите сэкономить по мере возможности… — Он отпил глоток пива, чтобы в воздухе подольше продержался отзвук слова «сэкономить». — Я не хочу платить десять за то, что мы можем получить за пять. А архиепископ слишком зарывается.

— Но ведь придется как-то отблагодарить Монсеньора Корво за то, что он умывает руки. — Мачука чуть сузил свои морщинистые веки, что должно было означать улыбку, хотя даже отдаленно не напоминало ее. — Как ты говоришь, предоставить льготы, диктуемые необходимостью. Не каждый же день архиепископы соглашаются отдать такой участок земли, выгнать священника и снести церковь… Тебе не кажется? — Перечисляя, он загибал костлявые пальцы поднятой руки, потом усталым движением уронил ее на стол. — Это называется высший пилотаж.

— Знаю.