Правда, тело и подсознание ОЧЕНЬ хотели жить. И пока сознание щёлкало клювом, прощаясь с любимой женщиной, они взяли дело в свои руки. У меня буквально потемнело перед глазами, а в мозг как будто ввинтился гвоздь — перед сознанием начали проноситься бесконечные колдунские схемы, изученные за всё время моего пребывания рядом с Дживсом. Расчётливо выбирая, воспроизводя те, которые могли мне помочь выжить. Тем временем я рванул к Ниде и… произошёл первый взрыв, Краб закрутило, телеметрия выдала массу повреждений… Но меня, если бы не колдунство, просто бы размазало. Шанс есть, совершенно холодно отметил я. Термическое воздействие самое опасное, нужно расширить зону защиты, чтобы не был повреждён ложемент. На остальное похер, да и сломано уже всё. И, фактически час, я сидел в мерцающем свете ложемента, воспроизводя бесконечные схемы. Термической, кинетической, антирадиационной и электромагнитной защиты.

Первые пять минут до меня доносились сотрясения, от явно продолжавшейся бомбардировки. Потом началось поднятие температуры, пришлось напрягаться и расширять сферу термозащиты. А потом, температура начала падать. А я, поняв, что непосредственная опасность спала, откинулся в ложемент… и зарыдал. Наверное, первый раз в осознанной жизни — не от боли, а от беспомощности и горя. Лори, Нида… Да и что с Дживсом, эфирякой престарелым, чёрт знает… как больно-то, больно…

С рычанием стал долбить кулаками внутренности ложемента, разбил кулаки в кровь, но полегчало. Хотя поймал глюк — послышался стук снизу.

Последнее, скорее всего привело в себя, прикусив губы в усмешке сквозь слёзы: «Мы думали, что упали на дно. Но снизу постучали.»

Так, соберись тряпка, ласково сказал я сам себе. Ты жив, а этим мразям… отмстить. За девчонок, за отряд, за… да даже за Ластоного с Брюхобитым, мать их. Надо собраться, выжить, нельзя свихиваться. И похер на головную боль и дорожки крови на роже. Надо справляться. И… час, температура взрыва — три тысячи градусов. Шестьдесят семь минут, минус десять градусов на поверхности. Завод расплавило, но меня расплавом не накрыло, судя по всему — не то положение, — закопошились в голове мысли, после чего я зарядил себе челодлань и врубил крабкомм: там была масса, как мне казалось, ненужных программ.

Расчёты показали, что согласно введённым данным, на поверхности не более шестидесяти градусов. А значит, пора выбираться.

Эфирное воздействие отозвалось иглой боли, ввинчивающейся в висок. Но надо, но помогу руками и ногами, решил я, аккуратно расшатывая крышку ложемента — режим аварийного отстрела не работал. В ответ на мои удары вновь послышался стук. Прерывающийся, как будто истеричный, замирающий на несколько секунд и вновь начинающийся. Блядь, ну не бывает так, ущипнул себя я. Ну ладно, выберусь — проверю. Хотя точно кукуха едет — в трёх тысячах градусов десятиминутной бомбардировки мог выжит только колдун, вроде меня. Любые щиты бы истощились, температура и удары… нереально. Но стук есть, блядь, хватит хернёй страдать! Выберусь и проверю, а то окончательно свихнусь, выбираясь!

Вспышка гнева породила вспышку боли, но клятая крышка ложемента вылетела. А меня стал овевать смешанный с горячим ледяной воздух, не успевавший выровнять температуру. Высунул голову, оглядел застывшее неровное металлическое озеро вокруг — останки Краба были самой высокой точкой, насколько хватало глаз.

— Пиздец, — констатировал я, поднял глаза и погрозил кулаком небу. — И вам пиздец, мрази! И семьям вашим и отродьям!!! Уничтожу, у вас на глазах… — горло перехватила судорога, я долбанул кулаком по ложементу.

В ответ вновь послышался стук, приведший меня в себя.

— Похер, глюк или не глюк, но разобраться надо. А то меня это стучание, даже если бред, окончательно доведёт до съехавшей крыши.