– Ну так расскажите мне.

– Это самая старая мужская игра на свете, судья. Соперничество.

– Понятно. И ради чего мы сражаемся?

– Ради нее, конечно. Ради Кэсси.

Для Бена его слова были полной неожиданностью, но он заставил себя сохранить невозмутимость.

– А я-то думал, что мой единственный соперник – федеральный агент.

Улыбка «Боба» стала еще шире.

– Бишоп? Нам с вами незачем тревожиться из-за Бишопа – во всяком случае, когда речь идет о Кэсси. Он не влюблен в нее. Ему нравится думать, что он видит ее насквозь, но на самом деле он ничего не понимает. Я единственный, кто по-настоящему понимает Кэсси.

Его похититель знает Бишопа: уже одно это было достаточно скверно; но, когда он с задушевной теплотой, понизив голос, произносил имя Кэсси, у Бена мурашки начинали бегать по коже.

– Откуда у вас такая уверенность? – спросил он.

– Все очень просто, судья. Я понимаю Кэсси, потому что, в отличие от вас, или Бишопа, или любого другого мужчины в ее жизни, мы с ней едины. Я жил у нее в голове годами.

* * *

– Бишоп среагировал примерно так же, но не захотел ничего объяснить, – проговорил Мэтт, недовольно хмурясь. – Так, может быть, ты мне скажешь? Что означает этот бумажный цветок для вас обоих?

Кэсси усилием воли заставила себя сохранять спокойствие.

– Это началось... почти пять лет назад. Полиция Лос-Анджелеса попросила меня помочь в расследовании серии убийств. Это было необычное дело, потому что убийца выбирал свои жертвы во всех возрастных группах – от маленьких девочек до пожилых женщин – и среди всех рас. Между жертвами не было ничего общего, кроме пола. Он убивал их по-разному: одних пытал, других нет, некоторые тела прятал, другие оставлял на виду, чтобы их сразу можно было найти. Казалось, для него это игра – заставлять всех теряться в догадках. Психолог из ФБР, которого они пригласили, был бессилен им помочь.

– Значит, полиция пригласила тебя, – догадался Мэтт. – И что же дальше?

– Он всегда оставлял бумажную розу на теле жертвы, и я воспользовалась ею, чтобы подобраться к нему. Ядовольно быстро подключилась к нему, пока он выслеживал свою очередную жертву. Полиции удалось спасти девочку, но в общей суматохе убийца ускользнул. И пропал неизвестно куда.

– Ты хочешь сказать, что он перестал убивать? Кэсси кивнула:

– На некоторое время. Во всяком случае, полиция так считает. Прошло больше полугода, а потом обнаружились сразу три тела одно за другим, и на каждом лежала красная роза – его фирменный знак. И опять мне удалось подключиться к нему, и опять он сумел скрыться. Следующие года два он иногда внезапно проявлялся, убивал два или три раза, потом пропадал прежде, чем кто-либо успевал к нему подобраться. Включая меня. Мы не могли установить никакой постоянной модели поведения, не могли предусмотреть, где и когда он снова начнет убивать. А потом...

– Что потом?

На этот раз историю продолжил Бишоп. Его голос звучал холодно и профессионально.

– Потом он убил нескольких детей – одного за другим, – и в городе началась паника. Но вот наконец, впервые с тех пор, как все началось, убийца оставил на месте преступления еще кое-что, кроме розы. Он оставил отпечаток пальца. Полиция сумела идентифицировать по нему некоего Конрада Вайсека, сбежавшего из психиатрической клиники. Он был известен тем, что терроризировал всех докторов, вынужденных его лечить на протяжении двадцати лет – то есть с тех самых пор, как он был впервые помещен в клинику в двенадцатилетнем возрасте.

– Но им так и не удалось его задержать даже после того, как они узнали, кто он такой, – предположил Мэтт.

– Да, им не повезло.