Он удержался и не дотронулся до нее, хотя ему очень этого хотелось.

– Я сожалею.

Она зябко передернула плечами и наконец посмотрела на него, увидела его. Но на этот раз ее взгляд оказался не теплым, а скорее отстраненным и таким мимолетным... чуть ли не призрачным.

– Я больше не могу этим заниматься, – тихо и торопливо заговорила Кэсси. – Я знаю, что это мой долг, знаю, что дар ясновидения налагает на меня обязательства, и я всегда старалась... но больше я не могу. Я думала, что сумею выдержать... Что у меня было время... для отдыха. Я думала, что успела окрепнуть. Но я ошиблась. Я не могу еще раз пройти через это.

– Кэсси...

– Я не могу. Не могу вам помочь. Я даже себе помочь не могу.

– Вы же пришли ко мне, – тихо напомнил Бен.

– Знаю. Я хотела помочь. Но я не могу. Мне очень жаль.

Он пристально взглянул на нее.

– А то, что вы сегодня видели... Вы хотели это увидеть? Вы пытались подключиться к нему? Или к ней?

– Нет.

– В таком случае разве у вас есть выбор?

– Я могу уехать.

– Вы уехали из Лос-Анджелеса. Разве это помогло? Кэсси, монстры встречаются повсюду.

Она закрыла глаза и откинулась на спинку плетеного кресла. Бен долго следил за ней, пораженный и даже встревоженный неудержимо растущим желанием прикоснуться к ней, обнять ее. Раньше его никогда не привлекали эмоционально неустойчивые женщины, скорее наоборот. Уж если говорить начистоту, любая женщина, не сосредоточенная целиком на своей собственной жизни и карьере, стремящаяся к чему-то большему, чем самая поверхностная связь, очень быстро натыкалась на его уклончивость и глухую эмоциональную оборону. Джилл могла бы это подтвердить.

Потребность защищать и утешать была чужда его натуре. Он был из тех мужчин, которые предпочитают провести ночь в постели женщины с тем, чтобы встать и уйти на рассвете без всяких объяснений, сцен и суеты. Он всеми силами избегал любых эмоциональных привязанностей и вообще того, что выходило за рамки необременительной физической близости.

Требовательные женщины, безусловно, были не в его вкусе. Не то, чтобы Кэсси цеплялась за него или взывала о помощи. Напротив, она была сдержанной, замкнутой, и все в ней – уклонение от телесных и зрительных контактов, даже ее безразмерные наряды, маскирующие язык тела, – в буквальном смысле говорило о неприступности.

Но она была так одинока и беззащитна. Ему казалось, что объятия нужны ей, как ни одной другой женщине, но он не прикоснулся к ней. Ей бы это не понравилось, да и ему самому не хотелось ввязываться.

Наконец Кэсси заговорила усталым, опустошенным голосом:

– Несколько лет назад один из моих друзей-полицейских дал мне цитату из Ницше[5] и велел всегда держать ее на виду, чтобы я никогда не забывала: «Тот, кто борется с чудовищами, должен позаботиться о том, чтобы в пылу борьбы самому не превратиться в чудовище. Когда долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит на тебя». – Она подняла голову и взглянула на него измученными бездонными глазами. – Я не знаю, сколько еще я могу балансировать на краю бездны, оставаясь в живых, Бен. Всякий раз, когда я заглядывала в бездну, частица меня оставалась там.

– Вы никогда не смогли бы превратиться в чудовище.

– Я могла бы затеряться во чреве чудовища. Невелика разница.

Бен наклонился к ней, опираясь локтями на колени. Так он мог стать ближе и в то же время не касаться ее.

– Кэсси, только вам одной предстоит решать, стоит идти на риск или нет. Вы рискуете обнаружить себя перед этим маньяком до того, как мы его найдем. Рискуете проникнуть слишком глубоко в его мысли. Рискуете потерять часть себя во мраке его души.