Напротив, хуже сделали, видно, кто-то и принес митрополиту и в княжеские покои заразу страшную. А та уязвила сначала самое дорогое – первыми померли маленькие княжичи. Но еще раньше – митрополит Феогност. За одну неделю князь Симеон потерял и наставника, и наследников. Вельяминов, сам уже недужный, смотрел на Симеона Ивановича и понимал, что тот не жилец. Князю всего-то тридцать шесть, а состарился вдруг, почернел и без язвы. Такому занедужить легче легкого.

Так и произошло – следующим слег сам Симеон Иванович. Потому помчался гонец в Звенигород к младшему брату князя Ивану, чтоб успел попрощаться со старшим… Другой брат Андрей Иванович и без того был в Москве.

Иван Иванович поцеловал жену, махнул рукой сопровождавшим и, не оборачиваясь, направил коня прочь со двора. Княгиня не сдержала вздох: вернется ли?

Никогда прежде Иван Иванович не смотрел такими глазами на землю, что ему дедом и отцом завещана. И не в том дело, что теперь князем московским мог стать, а потому как была эта земля точно истерзана.

Большинство деревень старались проехать не то что не останавливаясь, а вовсе галопом. В Москве людские трупы чернецы подбирали, а кто в вымерших селах это делать станет? Если и оставался живой, то помер бы от вони, что вдоль дорог стояла. Из запертых хлевов доносился рев голодной скотины, выли страшным воем не снятые с цепей собаки либо кидались одичавшие, сумевшие оборвать привязь или выпущенные помиравшими хозяевами. Черными стаями носились с жутким карканьем вороны. По их горластым стаям можно было издали определить вымершую деревню.

Но останавливаться и проверять, есть ли живые, или спасать скотину нельзя. Не ровен час и сам рядом сляжешь, а хуже того – заразу с собой привезешь в дом, где ее еще нет. Потому и гнал князь вместе с остальными коней поскорее.

По Москве еле движутся дроги, их тащит понурая кляча. Она не столь худа, сколько чует, что груз у нее за спиной тяжкий. Одетые в черные балахоны послушники с владычного двора собирают страшную дань, взятую черной смертью. Не на всяком дворе и откликаются на их зов, чаще просто некому.

На крыльце небогатого дома появился всклокоченный, весь в черных пятнах, залитый кровью мужик, огляделся страшными, осоловелыми глазами и двинулся к невысокому тыну, с другой стороны которого стоял, с жалостью глядя на бедолагу, сосед.

– Петро, как ты? А Надея? Третий день уж не видно…

Больной, едва передвигая ноги, доплелся до тына, с трудом повис на нем:

– Нету… ни Надеи… ни ма… тери… ни брата, ни дет…ток… ник…кого!..

Он с трудом держался, повиснув на ограде, и вдруг горько засмеялся:

– Все померли… и я пом…ру!.. А ты живой! Со мной! И ты со… мной! – пальцы умирающего вцепились в рубаху соседа, а хлынувшая горлом кровь залила руки и лицо здорового. Хрипя, больной стал заваливаться, обрывая рубаху соседа, тот стоял, оцепенев. Умирающий мужик сполз по тыну и остался лежать, неловко подвернув под себя руку.

Из соседского дома вышел голопузый мальчонка, стоял, с увлечением ковыряя в носу, и с любопытством смотрел на отца. Монах, берясь за ноги помершего, покачал головой и посоветовал замершему в нерешительности соседу:

– Ты кровь-то смой… может, обойдется…

Тот невесело усмехнулся. Все хорошо понимали, что вот эта кровь означает смерть. Пока не трогал умирающего, еще мог надеяться, а теперь уже вряд ли.

Из дома действительно вынесли старуху, еще мужика, женщину и четверых ребятишек.