— Детей у меня нет, но я вам скажу вот что…

— Вы можете идти, Барт.

— Я уйду, не беспокойтесь. Просто хочу, чтобы вы знали: я вас не боюсь, никого из вас не боюсь.

— Вам же хуже, — пожал плечами Калогеро.

— И вы зря назвали меня кретином.

— Это уж мое дело.

— Я люблю наш Город… И помню слова, которые вы говорили на обеде в мою честь, прекрасные слова, и шли от самого сердца, и были правдой. — Крамнэгел почувствовал, как, несмотря на всю решимость, глаза наполняются слезами. — И скажу: я ненавижу вас за то, что вы делаете с нашим Городом… Ненавижу.

Дернув за узел галстук, Калогеро распустил его и заговорил с суровым достоинством:

— А что я делаю с нашим Городом? Да знаете ли вы, мы заняли третье место в стране по количеству пожертвований на душу населения на войну в Юго-Восточной Азии? А по весу собранных книг и журналов — второе. И я, по-вашему, должен прятаться со стыда, потому что вы ненавидите меня за то, что я делаю с нашим Городом?

— При чем здесь эта проклятая война? Разве мы о ней говорим? Мы говорим о Городе!

— Наша страна воюет, — заявил Калогеро. — Значит, воюет и Город.

С улицы донесся шум. Шум, который возникает, когда тысячи людей идут по улицам.

— Вот вам ваша война, — сказал Крамнэгел. — Прямо как по заказу. Я вас оставляю, воюйте на здоровье. Большой привет!

Мэр бросился к окну.

— Выключите музыку. И телевизор. Эти длинноволосые сукины дети из университетов штата и Тернового венца! Вот дерьмо! На сегодня никаких демонстраций не разрешено. Ну, они у меня допрыгаются! Пусть только что-нибудь выкинут — и я сразу обращусь к Дарвуду за полицией штата.

— Прекрасно! Оставляю вас воевать с детишками. Не хочу портить вам удовольствие, — бросил Крамнэгел у двери.

— Когда моя страна ведет войну с внешним врагом, я не должен спрашивать, кто мой враг и почему он мой враг, я должен лишь помочь сокрушить врага, — заявил Калогеро голосом, дрожавшим от праведного гнева.

Роттердам кивнул, а Тортони инстинктивно вскочил со стула. Только Уэйербэк неловко заерзал в кресле.

— Прекрасная мысль, — зло сказал Крамнэгел.

— Большое удобство найти внешнего врага так близко.

Он вышел из кабинета и спустился в вестибюль.

Положение его определилось, и сразу стало легче. Вокруг водоворотом крутились толпы участников марша протеста, и в этом водовороте поблескивали на солнце пластмассовые шлемы людей Ала Карбайда из подразделений по разгону демонстраций — они пытались предугадать, куда хлынет масса студентов, чтобы не дать ей сбить себя с занимаемых позиций. Появилось несколько конных полицейских — лошади нервно вздрагивали, чуя нарастающее напряжение. Одни студенты скандировали лозунги, и в их голосах неукротимо нарастал рев джунглей. Другие добродушно улыбались — казалось, бурлящий поток захватил и увлек их случайно. Какая-то девушка самозабвенно изображала пантомимой уничтожение «зелеными беретами» вьетнамской деревушки. Вскоре она неподвижно застыла в луже красной краски, создавая картину ужаса, убедительную для тех, кто способен легко ужасаться. Постепенно взгляды обращались вверх — и студенты, и полицейские следили, прикрывая ладонями глаза, за атлетического сложения парнем, карабкающимся по флагштоку на крыше ратуши.

К удовольствию Крамнэгела, появление мэра Калогеро у окна кабинета было встречено громким свистом. Мэр повернул голову, глянул вверх и, увидев на флагштоке студента, крикнул, чтобы тот убирался к чертовой матери.