Теперь пробило семь на церкви Св. Екатерины, и Св. Мария вторила своим надтреснутым дискантом, а собор и Немецкая церковь вступили своими басами, и вскоре вся окрестность задрожала от всех колоколов города; когда же они один за другим замолкли, то слышен был еще один, певший вдали свою мирную вечернюю песню: тон его был выше, звук чище и темп быстрее.

Молодой человек прислушался и старался узнать, откуда шел этот звон, ибо он, казалось, будил в нем воспоминания. Лицо его смягчилось, и на нем отразилась боль, какую испытывает ребенок, оставшийся совсем один. Был он одинок, так как отец и мать его лежали там, на кладбище Св. Клары, колокол которой еще был слышен; и был он ребенком, потому что еще верил всему, правде и сказкам.

Колокол Св. Клары смолк, и звук шагов по гравию дорожки вывел его из мечтаний. К нему приближался от веранды маленький человек с густыми баками, в очках, которые, казалось, больше защищали взгляд, чем глаза, со злым ртом, всегда принимавшим дружелюбное, даже добродушное выражение, в помятой шляпе, в грязном пальто с недостающими пуговицами, в высоко подтянутых брюках, с походкой, равно выражавшей уверенность и робость. Его внешность была так неопределенна, что невозможно было узнать его общественное положение и возраст. Можно было считать его ремесленником и чиновником, и казалось, что ему от двадцати девяти до сорока пяти лет. Теперь он, очевидно, чувствовал себя польщенным обществом человека, к которому приближался, ибо он необычайно высоко поднял шляпу и изобразил добродушную улыбку.

— Вам не пришлось ждать, господин окружной судья?

— Ни минуты; колокол только что прозвонил семь часов. Благодарю вас, что вы были так любезны, что пришли; должен признаться, что это свидание для меня очень важно; я сказал бы, что дело идет о моей будущности, господин Струве.

Господин Струве заморгал глазами, потому что он ожидал только выпивки и к серьезной беседе был мало расположен. На это он имел свои основания.

— Чтобы нам удобней было разговаривать,— продолжал окружной судья,— мы сядем здесь снаружи, если вы ничего не имеете против этого, и выпьем тодди .

Господин Струве запустил руку в свой правый бакенбард, осторожно примял шляпу и поблагодарил за приглашение, но встревожился.

— Прежде всего я должен просить вас не титуловать меня больше окружным судьей,— начал молодой человек,— ибо я им никогда не был, а был только сверхштатным нотариусом, да и тем я перестал быть, и теперь я только господин Фальк.

— Как?!

У господина Струве был такой вид, как будто он потерял хорошее знакомство, но он остался любезным.

— Вы человек с либеральными идеями…

Господин Струве старался найти слова, чтобы объясниться, но Фальк продолжал:

— Я пригласил вас сюда как сотрудника свободомыслящей «Красной шапочки».

— Помилуйте, я такой ничтожный сотрудник…

— Я читал ваши громовые статьи по рабочему вопросу и другим вопросам, близким нам. Мы теперь обозначаем III год римскими цифрами, ибо теперь третий год нового риксдага , и вскоре мы увидим осуществление наших надежд. Я читал в «Друге крестьян» ваши прекрасные биографии политических лидеров, этих людей из народа, которые наконец могли высказать то, что так долго их обременяло; вы человек передовой, и я глубоко уважаю вас!

Струве, взгляд которого погас, вместо того чтобы загореться от зажигательной речи, с удовольствием ухватился за предложенный ему громоотвод и взял слово.

— Должен сказать, что мне доставляет истинную радость признание такого молодого и, должен признаться, прекрасного человека, как вы; но, с другой стороны, зачем нам говорить о вещах очень серьезного, так сказать, печального характера, когда мы здесь на лоне природы в первый день весны, когда все цветет и солнце расточает свое тепло всей природе; будем беззаботны и мирно выпьем наши стаканы.