Ярослав Астахов. Красная строка
Это звон колокольный ли, клекот копыт - По дороге домой? Это ветер ли вольной, узорной судьбы Опалило бедой? Ни дороги, ни зги, ни строки, ни угла - В новый каменный век. И живем позабыв, что сгорели дотла, И согреет лишь снег. Наменяли мы стен, наломали мы вех - Рай распродан и ад. Лишь по кромке воронки мерцающий смех… Вот уж это РАСПАД! 2001
Клялся… что Времени уже не будет. Откровение Иоанна Богослова, 10: 6
1
Я дал обещание родственникам его, что не буду называть его имени. Ему снилось темное. Кажется, это была… ночь. Но - живая, пульсирующая вокруг и в его сознании колким хохотом. Пронизывающая как тысячами стальных, льдистых глаз. И словно бы поворачивающая медленно его в своих цепких, неощутимых пальцах. А он был во сне ребенком, оставленным на ее произвол. Он звал… сжигаемый бесконечным страхом, просил, чтобы взошло солнышко. И вот оно поднялось. Но темнота от этого лишь сгустилась, оно раскачивалось посреди этой тьмы как страшный слоновий лоб. И вдруг - приблизилось и хлестнуло его глаза, словно тряпкой, намоченной в кислоте, светом. Невыносимая тоска свела его душу, как судорогою, и разбудила. Вокруг, разорванная, полыхала, плотнимая мечущимся пламенным клубом, мгла. Экспедиционная машина горела! Мерцающие абрисы фигур, замерших, вычернялись метаниями бесящегося огня и тень, разбрасываемая по травам поляны, рвалась… то прядала… И он вскочил, проламываясь из распадающегося пространства сна в явь. Пошел, качнувшись и выровнявшись, на трепетное мерцание фигур, в слепящее… Неистовое полыхание огня прекратилось, внезапно, пока он шел. В напряженный одиноко вытянувшийся язык собралось все пламя. И так стояло, колеблемое едва лишь, как жуткий - огромностию своею - огонь свечи. Как будто окружающий мрак, сплотившийся словно каменными стенами вокруг, создал тягу. И ветер, пригибаясь к самой земле, все бежал в огонь. И вздрагивали черные полотна теней… и близко, невероятно близко к пылающему средоточью стояли товарищи его, как в детской игре «замри» - неподвижные. И он не понял тогда. Теперь не в состоянии постичь, как это оно получилось, что тогда он - не понял. Ему ведь не впервой приходилось видеть это оцепенение, сродное параличу, обмороку. И мог бы он догадаться, что происходит. Но почему-то думалось тогда только: просвистом… это всего лишь просвистом их вот так завораживает огонь. Тихим, непрестанным и странным. С которым летит, летит - обрываясь, как бесящаяся в бездну вода, с наклонной… Вдруг он увидал - сквозь жалящий глаза отблеск треснувшего в кабине стекла - Петра! Их водитель… как малые дети боялся он отчего-то этих ночей, безлунных… Почему не покинул он духоты машины, как все, хоть на эту ночь?! Он выхватил карабин - у одного из тех, что стояли, тупо и неподвижно, около. И принялся методично бить, направляя приклад в край дверцы - герметичного люка, чуть скошенного у колеса. Думал: заело герметизирующий замок. Но люк… вдруг отворился свободно. И - видел он: в иссеканиях скалывающегося, дрожащего воздуха несет Петр… огонек к самокруточке. Огонь добрался до баков. Он… вовсе ничего не услышал. Только: сияющая лента свивается во столб, клуб… распад, раз-искривание, небытие слепящего. И тьма перед глазами. И словно перемешалось время в эти мгновения: тогда? или сразу после? - клонящаяся плоскость поляны, несущаяся ладонь - бьет… и он, отброшенный жестоким ударом - летит, летит… летит за какой-то зияющий бешенным белым предел бездонный.
2
И было что-то еще. |
