|
Взоры всей России — на петербургском Совете, едва ли не сам Витте считался с Троцким как с равным. Тут (по совету Парвуса) — издали оглушительный Финансовый манифест, — лишаем денег трон Романовых! (Идея в том, что и не только на сегодня, но и после революции никаких долговых обязательств Романовых победоносный народ не признает, не давайте им взаймы никто!) И — подошёл конец 52-дневной эпопеи Совета, ясно стало, что — теперь не простят, перехватают всех. Отряд вошёл в зал арестовывать в момент, когда Троцкий вёл собрание. Он — долго не давал офицеру даже прочесть приказ об аресте, затем не давал осуществить его: „не мешайте оратору!”, „покиньте помещение!”. А потом, уже с хор, кричал: „Оружия врагу не сдавать!”— и члены Совета портили своё оружие, стуча металлом о металл, — зубовный скрежет пролетариата!
Таких картин — история не забывает! — рядом с братьями Гракхами! рядом с парижскими коммунарами! А почему революция не смогла победить? Потому что крестьянство — это протоплазма, из которой лишь дифференцируются классы общества. У крестьянства — локальный кретинизм: у себя дома, рядом, — он барина громит, но не понимает, что этого мало, что надо громить и всё государство сразу! Нет, надев солдатские шинели, крестьяне расстреливают рабочих. Эту свою вторую тюрьму Троцкий переносил гораздо легче. Немного „Крестов”, немного Петропавловки, а остальное время Дом предварительного заключения — сюда приходят адвокаты (и в своих портфелях выносят на волю тюремные рукописи), можно было вернуться к боевой публицистике. С таким рвением писал, с утра до вечера, что прогулки во дворике казались досадным отвлечением. Сразу написал целую книгу „Россия и Революция”, очень одобренную большевиками, в ней ещё развивал и защищал теорию перманентной революции, вот только что досадно упущенной из рук. Писал памфлеты в защиту декабрьского вооружённого восстания в Москве, Петербургского совета, против либерализма, „П.Б. Струве в политике”, камера превратилась в библиотеку натащенных с воли книг, занимался и теорией земельной ренты. Режим в тюрьме был самый свободный, камеры не запирались, не мешали обмениваться рукописями, с воли от общества лились к арестованным цветы, цветы и коробки шоколадных конфет. В тюрьме, как и на воле, горячо обсуждалась 1-я Дума. Троцкий сперва тоже был за бойкот её, но потом восхищался её звонкой непримиримостью, а после разгона её — признал ошибку бойкота. (А Ленин — и тут не признал, хотя 2-ю Думу большевики уже не отвергали, пытались попасть.) Суд над депутатами Совета состоялся в сентябре 1906. Троцкий шёл на него — с политическим громом: прекрасный случай выразить свои идеи и снова поднять и пропагандировать Совет! Привлечено было двести свидетелей — и подсудимые могли их допрашивать неограниченно и выразительно, а что ж сказать о лучших петербургских адвокатах?! Но и всех их Троцкий затмил своей большой речью на суде: он восстановил всю драматическую картину деятельности Совета и объяснил всей читающей России, зачем при революции необходимо вооружённое восстание. После его речи адвокат Зарудный потребовал перерыва из-за чрезвычайной взволнованности зала (рельефно выделить момент!), и два десятка солиднейших адвокатов подходили поздравлять молодого Троцкого. (Были и родители его на суде.) А потом подсудимые устроили бум, сорвали процесс, их увели в тюрьму, тогда ушли и адвокаты, и приговор читался уже без них. А оказался приговор мягкий: не каторга, как ждали, а всего бессрочная ссылка на поселение, и то лишь полутора десятку подсудимых, а почти триста были начисто освобождены. В пересыльной тюрьме, увы, уже не было одиночек: камеры общие, что может быть утомительней и бестолковей? Здесь заставили переодеться в арестантское платье, но желающим разрешили сохранить свою обувь, — а тут-то и оно, без этого крах! — у Троцкого в подмётке был заготовлен новый отличный паспорт, а в высоких каблуках — стопочки золотых червонцев. |
