— О чем говорить теперь, — безнадежно махнул рукой Бехтер. Это был их давний спор: почему произошел раскол в рядах немецкого рабочего движения.

 — Его можно было остановить и позже, перед Мюнхеном, — заметил Радо.

 — Упущено много возможностей, — согласился Бетхер.

 — Сегодня вечером должен выступить Черчилль, — сообщила Рашель.

 — Тогда надо включить приемник.

 Лондон передавал богослужение. Но вот оно закончилось, и диктор объявил, что перед микрофоном премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль.

 Черчилль заговорил негромко, но в комнате стояла такая тишина, что даже шептание листьев из сада отчетливо доносилось в раскрытое окно.

 Черчилль говорил медленно, как мог говорить уже немолодой и усталый человек. Но постепенно голос его креп, набирал силу.

 «За последние двадцать шесть лет не было более последовательного противника коммунизма, нежели я. Я не возьму назад ни одного своего слова, сказанного против коммунизма, но сейчас я вижу русских солдат, стоящих на пороге своего дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о безопасности своих близких. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства существования с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная военная машина… Я вижу также серую вымуштрованную, послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи…»

 — Хорошо говорит, ничего не скажешь, — прошептала Рашель.

 «Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще не зажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами, радующиеся тому, что они нашли, как им кажется, более легкую добычу».

 — Вы, кажется, правы, Шандор, — заметил Бехтер. — Англичане не пойдут ни на какое соглашение с Гитлером.

 И, как бы услышав то, что было произнесено в этой комнате, спустя некоторое время Черчилль заявил:

 «Мы полны решимости уничтожить Гитлера и всякое напоминание о нацистском режиме. Мы никогда не будем вести переговоров ни с Гитлером, ни с кем-либо из его банды. Каждый человек, каждое государство, которое ведет борьбу против нацизма, получит нашу поддержку. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю ту помощь, на которую способны».

 — Это здорово! — не удержалась Лена. — То, к чему стремился СССР в последние годы, — образование антигитлеровской коалиции — теперь, я думаю, станет возможным.

 «Гитлер хочет сломить русскую мощь, — говорил английский премьер, — ибо надеется, что, если это ему удастся, он сможет бросить главные силы своей армии и авиации на наш остров… Его вторжение в Россию есть не больше как прелюдия к вторжению на Британские острова…»

 — Вот и разгадка всему, — коротко бросил Радо.

 — Но в реализме ему все же нельзя отказать, — заметил Бетхер.

 — Разумеется, — согласился Шандор.

 «Вот почему опасность для русских — это опасность для нас и для США, точно так же как дело каждого русского, борющегося за свое сердце и свой дом, — это дело каждого свободного человека и каждого свободного народа во всех концах земли».

 Речь английского премьера произвела впечатление.

 — Я думаю, Соединенные Штаты Америки тоже вскоре вступят в войну? — сказала Рашель.

 — Наверное. Но это будет не так скоро, как бы нам всем хотелось, — осторожно заметил Радо.