И следующий выстрел был уже в ответ: громыхнули дуплетом все ж таки притащенный Деревенщиной мушкет и пистолет Симона — так звали того, в черном кафтане. Двое матросов свалились в воду — похоже, никто не выплыл, впрочем, было не до того: оставшаяся часть команды «Святой Эулалии», подбадривая себя громкими воплями, бросилась в рукопашную схватку.

Они не были трусами — среди моряков такового племени в те времена не водилось вовсе! У многих матросов нашлись и ножи, и палаши, и сабли — видать, на носу тоже держали оружие на случай непредвиденных обстоятельств.

Удар! Андрей скрестил клинок с полуголым верзилой в красном платке, да так, что полетели икры. Скрежет… Ненавидяще-яростные взгляды с обеих сторон. Обводка… Еще удар!

Абордажная сабля, конечно, не шпага — здесь не до хитростей, лишь — кто сильнее, быстрей. И все же, «сеньор лейтенант» пытался использовать все уроки, полученные от месье Кавузака, а этот изящный француз зря свой хлеб не ел! Фехтование сродни танцам… значит, надо танцевать с этим верзилой, словно с обворожительно-приятной дамой, к примеру — с той же Эженой или Амалией… Ах, Амалия, Амалия… Впрочем, не до тебя сейчас, милая «куколка», не до тебя…

Удар! Отскок! Поворот — все, как в менуэте… Промахнувшись, соперник озадаченно вытаращил глаза — выпад-то казался ему смертельным, однако нет, не сложилось — Громов увернулся… ну не то чтобы с легкостью необычайной, даже с некоторой долей грации. Все, как в танце… па-па-пам, пам-пам-па… раз-два-три, раз-два-три… На раз — разворот влево, на два — вправо, на три — выпад…

Пам-пам-па…

Есть!!!

Схватившись за пронзенную печень, противник со стоном повалился на палубу… честно говоря, Громову было его нисколько не жаль — честный бой, тут уж выбирать не приходилось.

А вокруг звенели клинки, слышались громкие проклятья и стоны, и все еще — нет-нет — да гремели выстрелы, правда, все реже и реже. Люди убитого капитана явно не ожидали ничего подобного, к тому же часть их была попросту пьяна. Кто-то был сразу убит, кое-кто предпочел сдаться и сидел сейчас в трюме, а вот здесь, на носу, похоже, оставался последний очаг сопротивления, да и тот уже угасал на глазах, особенно после того, когда подобравшийся к фальконету Громов повернул оружие дулом назад, наставив его на матросов… и на своих, конечно же — а как уж тут разберешь, все же перемешались!

— Ложись! — что есть силы рявкнул молодой человек, и все — бунтовщики и матросы — дружно попадали на палубу… что и было надо.

Громов тут же подозвал Деревенщину:

— Гонсало, вяжи морячков. А кто вздумает сопротивляться — бей кулаком по башке.

Одного, особенно прыткого, все же пришлось ударить, остальные вели себя более толерантно и сдержанно, особенно после того, как бывший лейтенант приказал, по возможности, никого больше не убивать.

Не прошло и десяти минут с начала схватки, как все оставшиеся в живых моряки очутились в душном трюме собственного же судна! Вместе с неграми — такая вот ухмылка судьбы.

Громов как-то сам собой выдвинулся в руководители бунта, недаром ведь все ж офицер, пусть и разжалованный, да и в его праве командовать нынче никто не осмеливался сомневаться, даже Симон, которого слушались все переселенцы, и тот не перечил, впрочем, и Андрей тоже не строил из себя Наполеона после Аустерлицкой баталии, отдавая вполне разумные приказы.

В первую очередь позаботились о раненых — как смогли, перевязали, перенесли в тень, затем лейтенант распределил вахты, поставив к штурвалу Деревенщину — «просто держи его прямо, и все» и отправив всех остальных ссыльных спустить часть парусов, чтоб судно не рыскало по волнам, гонимое непонятно куда, непонятно каким ветром.