И тут же, обернувшись к индейцу, перевел все на английский:

— Я сказал им, что ты — сын вождя.

Саланко вдруг вскинул голову и, поднявшись на ноги, поклонился, с непостижимой грацией и гордостью приложив руку к сердцу:

— Вы не ошиблись, сэр! Мой отец и в самом деле был вождем. Он погиб. В схватке.

— Ого! — не выдержал боцман. — Эта краснорожая обез… этот наш друг понимает английскую речь?

— Лучше нас с вами, друзья мои, — рассмеялся Громов. — Саланко — человек благородный, человек слова! Он поможет нам и покажет нам все пути.

На том совет закончился, и, за полным отсутствием выпитого еще вчера рома, все отправились спать — шкипер Хименес — в расположенную рядом каюту, боцман — в свою каморку на носу, а сын индейского вождя — на палубу, где и спал прямо на голых досках.

Андрей прошелся по корме, полной грудью вдыхая морской воздух, куда более свежий, нежели днем. Опираясь на фальшборт, постоял, глядя на желтые звезды, полюбовался огромной луной, свет которой отражался в черных волнах дрожащей медно-золотистой дорожкой. Громову вспомнилась вдруг такая же луна, такая же дорожка, только там, в Калелье… в той Калелье, не в этой. Как-то поздним вечером они отправились с Владой на старинную площадь у церкви Святых Марии и Николая, послушать какого-то местного певца. Долго не слушали — убежали к морю, купались, а в небе висела точно такая же луна, и точно такая же дорожка убегала к берегу, к памятнику национальному каталонскому танцу — сардане. Вот просвистела последняя электричка на Бланес или Масанес… Андрей положил руку подруге на грудь…

— Сэр, — тихо позвал кто-то.

Молодой человек обернулся, увидев незаметно подошедшего Саланко.

Усмехнулся:

— Что, и тебе не спится, друг мой?

— Сэр, можно мне спросить?

В огромных антрацитово-блестящих глазах юноши отражалась луна.

Громов махнул рукой:

— Спрашивай.

— Вы католик, сэр?

— Почему ты так решил? — удивленно моргнул лейтенант.

— Я сам христианин, католик, — Саланко неожиданно улыбнулся и перекрестился на луну. — Я знаю католиков, знаю пуритан, знаю англиканскую церковь… Из всех них только католики считают нас, кого вы называете индейцами, за людей. Я могу жениться на любой испанской девушке — и это никому не покажется чем-то дурным, наоборот, ведь я — сын вождя, кабальеро. — Переводя дух от неожиданно длинной речи, юный индеец чуть помолчал и продолжил с убеждением, выдававшим склонность к долгим раздумьям и вполне философским выводам. — Если же я только попрошу руки англичанки… тем более воспитанной в пуританской вере, нас обоих закидают камнями. А меня могут и повесить, и сжечь… как сожгли мою мать, Синюю Тучку.

Парень закусил губу, и Громов молча положил руку ему на плечо, острое, горячее и худое.

— Я не католик, Саланко. Я — православный. Вот… — молодой человек дотронулся до своей шеи, собираясь показать парнишке медальон с Тихвинской Одигитрией, который всегда был при нем… да вспомнил, что подарил Одигитрию Бьянке. Может быть, неправильно сделал? Кто ж такие вещи дарит? Но… тогда сложилась такая ситуация, что просто нужно было подарить эту иконку, пусть хоть какая-то надежда… увы!

— Право… славо… — не понял юноша. — Нет. Не слыхал про такую веру. Она христианская?

Громов рассмеялся:

— Вполне! Знаешь такую страну — Россию?

— Нет… не слыхал.

— Вот теперь знай.