Итак, второй тайм тоже не принес результатов, и мы перешли к третьему, последнему этапу плана. Появилось чувство обреченности. Если и он не сработает, то я не знал, что делать дальше и как спасти свой бизнес.

Последняя стадия началась со встречи с Дмитрием Васильевым, председателем Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг России (ФКЦБ). Он принял меня в своем кабинете, расположенном в большом административном здании, построенном в советскую эпоху. Это был сухопарый мужчина с проницательным взглядом, в очках со стальной оправой. Он внимательно выслушал мой рассказ. Я спросил, может ли он помочь мне. Вместо ответа он задал простой вопрос:

— Они нарушили закон?

— Конечно, да!

Он снял очки и тщательно протер стекла аккуратно сложенным платком.

— Процедура такова. Если вы полагаете, что у вас есть основания для жалобы, подробно распишите нарушения господина Потанина и подайте нам. Мы рассмотрим обращение и отреагируем в установленном законом порядке.

Я не мог понять, он дает совет или отмахивается, но предпочел воспринять его буквально. Я поспешил обратно в офис, созвал команду юристов, и те составили подробную жалобу. В итоге у нас на руках оказался двухсотстраничный документ, где были перечислены статьи закона, которые предлагаемый выпуск конвертируемых облигаций, по нашему мнению, нарушал. Мы подали его в ФКЦБ и застыли в мучительном ожидании.

К моему великому удивлению, два дня спустя красной строкой прошло сообщение «Рейтер»: «ФКЦБ расследует заявление о нарушении прав акционеров». Мы воспрянули духом. Похоже, Васильев действительно готов взяться за Потанина.

Но все же я не знал, как пойдет расследование. Дело вышло за рамки простого противостояния акционера и олигарха, в игру вступил Васильев. А российский гражданин (пусть и глава ФКЦБ) был, пожалуй, еще более уязвим, чем я, могло случиться что угодно.

В течение последующих недель, пока Васильев занимался своим делом, я проводил ежедневные телефонные совещания по ситуации с «Сиданко» с заместителями Эдмонда в Нью-Йорке. Но вынужден был констатировать, что ничего существенного не происходит. Я узнал, что Эдмонд начинает терять уверенность в моей способности справиться со сложившейся ситуацией.

Я не знал, что он задумал, но по беспокойству в его голосе и по частым звонкам от Сэнди и юридического отдела в Нью-Йорке чувствовал: что-то не так.

Их намерения вскрылись, когда один брокер, с которым работал фонд, заметил Сэнди в вестибюле московского отеля «Кемпински» и позвонил мне сообщить об этом. Для тайного приезда Сэнди в Москву имелась только одна причина: договориться с Потаниным за моей спиной.

В это было трудно поверить. Если подозрения подтвердятся, мы тем самым продемонстрируем серьезные разногласия внутри команды. Я мог представить, как радостно будут потирать руки Потанин с Борисом Джорданом, учуяв разлад в наших рядах.

Я позвонил в Нью-Йорк начальнику юридического отдела Сафры и прямо спросил:

— Вы отправили Сэнди в Москву на переговоры с Потаниным?

Последовала напряженная пауза. Мне не полагалось об этом знать, и он чувствовал неловкость, но все же взял себя в руки и ответил:

— Билл, сожалею, но это дело не твоего уровня. Речь идет о большом бизнесе и о больших деньгах. Я думаю, будет лучше, если дальше действовать будем мы.

Происходи вся эта история в Нью-Йорке, он был бы прав: там работает правосудие, и шестидесятидвухлетний юрист с Уолл-стрит может сделать больше, чем тридцатиоднолетний управляющий хедж-фондом. Но дело было в России, где действовали другие правила. Я ответил:

— При всем уважении, вы понятия не имеете, к чему приведут ваши действия. Проявите малейшую слабость — и наши инвесторы потеряют всё. И это будет на вашей совести.

Я настойчиво просил по крайней мере дать мне немного времени на реализацию плана.