В конце концов одним жарким августовским вечером он, обливаясь потом, произнес ровным голосом:

— Я задыхаюсь. Это все красный дом. Я чувствую, как он высасывает из меня жизнь. Боже милостивый, я этого больше не вынесу. — Он встал с кресла, посмотрел на меня и сказал: — Пойдем-ка выйдем, Бобби.

— Куда мы? — спросил я по пути к машине. Красный дом сиял огнями через дорогу.

— Не задавай вопросов. Просто делай, как я скажу. Садись. Надо кое-куда съездить.

Я подчинился. Мы отъехали от тротуара, я оглянулся, и показалось, что в окне красного дома мелькнул чей-то силуэт.

Отец приехал в какое-то захолустье и нашел хозяйственный магазин, который еще был открыт. Он купил две трехгаллонные канистры для бензина. Еще одна лежала у нас в багажнике. Потом мы поехали на автозаправочную станцию, где нас никто не знал, и заправили все три. На обратном пути от запаха бензина меня чуть не стошнило.

— Это необходимо, Бобби, — проговорил отец. Глаза его лихорадочно блестели, в лице — ни кровинки. — Мы с тобой должны это сделать. Мы, мужчины, должны быть заодно, верно? Нам обоим от этого будет лучше, Бобби. Это семейство Сайксов — это не люди.

— Они другие, хочешь сказать? — выдавил я, хотя сердце у меня колотилось как бешеное и спокойно рассуждать я не мог.

— Да. Другие. Они чужие на Аккардо-стрит. На нашей улице нам не нужно никаких красных домов. Сотни лет все шло хорошо, и мы восстановим все как было, верно?

— Ты хочешь… убить их? — прошептал я.

— Нет! Черт побери, нет! Я не хочу никого убивать! Я просто разведу огонь и тут же начну вопить о пожаре. Они проснутся и выбегут через заднюю дверь. Никто не пострадает.

— Они поймут, что это ты.

— А ты скажешь, что мы смотрели кино по телеку. И мать подтвердит. Мы придумаем, что сказать. Черт побери, Бобби, ты со мной или против меня?

Я не ответил, потому что не знал, что сказать. Что хорошо и что плохо, когда ты кого-то любишь?

Отец дождался, когда погаснут все окна на Аккардо-стрит. Мать сидела вместе с нами в гостиной. Она молчала и даже не смотрела в нашу сторону. Мы ждали, пока закончится шоу Джонни Карсона. Потом отец сунул в карман зажигалку, подхватил две канистры и сказал, чтобы я взял третью. Ему пришлось повторять дважды, но я все-таки взял. При всех выключенных лампочках и мерцающем экране телевизора мы с отцом вышли из комнаты, перешли улицу и тихо поднялись на крыльцо красного дома. Вокруг было темно и тихо. У меня вспотели ладони, и я чуть не выронил канистру, поднимаясь по ступенькам.

Отец начал поливать бензином все подряд. Опустошив обе канистры, он вдруг обернулся, увидел, что я стою просто так; и зашипел:

— Выливай быстрее, что стоишь! Давай, Бобби!

— Отец, — выдавил я. — Прошу… Не делай этого.

— Боже всемилостивый! — Он выхватил мою канистру и вылил ее на крыльцо.

— Отец, не надо… Они же ничего плохого не сделали. Только потому, что они другие… Только потому, что они живут в доме другого цвета…

— Они не должны быть другими! — ответил отец. Голос его звучал твердо, и я понял, что он по-своему прав. — Нам не нравятся другие! Нам не нужны здесь никакие другие! — Он вытащил из кармана тряпку, прихваченную на кухне, и начал рыться в карманах в поисках зажигалки.

— Пожалуйста… Не надо! Они нам ничего не сделали! Давай забудем об этом, ладно? Можно же просто уйти отсюда…

Зажигалка вспыхнула.