| Спички, которые раньше стоили два фэня за коробок, давно выдавались по талонам, а те, что поступали в свободную продажу, Гэн не мог себе позволить, у него же ни гроша за душой. В кромешной тьме разгорелись тёплые красные языки пламени. Гэн подался всем телом вперёд, чтобы согреть промёрзший живот, и хотя спереди согрелся, спине всё равно было холодно. Он быстро сунул в печь пучок соломы и тут же развернулся спиной к огню. Теперь согрелась спина, а живот и грудь снова заледенели. Так, когда одна половина тела была холодной, а вторая горячей, стало ещё хуже. Лучше уж вообще не греться. Гэн побыстрее подкинул в огонь травы и стал ждать, когда вода закипит. Ему казалось, что, наполнив водой живот, он сможет схлестнуться с этим молодым ублюдком: ведь не добыв зерна, не получится спокойно проводить бога домашнего очага на небо. Огонь под котлом начал угасать, и Гэн сунул в ненасытную чёрную пасть бога домашнего очага Цзаована последний пучок соломы, молясь про себя, чтобы трава горела помедленнее, однако сухие стебли занялись очень быстро. Гэн подскочил с неожиданной ловкостью, метнулся в комнату и вытащил из матраса остатки соломы, чтобы продлить агонию пламени и растопить снег в котле. Следом в топку без сожаления отправилась маленькая трёхногая табуретка, а потом он заткнул рот богу домашнего очага облезлой метлой. Бог домашнего очага безостановочно кашлял, выплёвывая клубы чёрного дыма. Гэн от испуга переменился в лице, подцепил палкой веер со стены и начал с шумом нагнетать воздух. Очаг то всасывал дым, то извергал его, но в конце концов перестал кашлять, в его нутре что-то заурчало, и разгорелось яркое пламя. Гэн понимал, что древесина горит хорошо, и он может передохнуть. И без того затуманенные старческие глаза защипало от едкого дыма, по впалым щекам покатились липкие слёзы, несколько капель собирались в одну и падали на бороду, похожую на спутанные волокна конопли. Вода в котле забулькала, и этот звук напоминал песню цикады. Гэн с радостью прислушивался к закипавшей воде, его лицо расплылось в детской чистой улыбке. Но огонь в печи снова начал гаснуть, и на смену улыбке пришёл ужас. Гэн поднялся и начал обшаривать взглядом комнату в поисках чего-то, что можно сжечь. В голове молнией промелькнула история про Ли Тегуая, одного из восьми святых. Якобы он сунул ногу в печь, чтобы согреть, и держал её там, пока нога не начала потрескивать. Жена сказала, мол, подпалишь ногу, станешь хромым. Слова жены сбылись, Ли Тегуай и впрямь охромел. Старый Гэн понимал, что он-то не святой, не стоит жечь и без того больные ноги, но больные не больные, а ему надо добраться до секретаря партийной ячейки и потребовать зерно. В конечном счёте, когда огонь уже почти погас, взгляд Гэна упал на нишу в стене. Там стояла чёрная табличка. Он постучал по табличке палкой, раздался глухой стук, с таблички осыпалась пыль, обнажая прокопчённую за долгие годы древесину. Старческое сердце затрепетало от страха, он внезапно испытал боль, пронзившую его до самых костей, и охваченный этой болью кинул в очаг табличку с именем святой лисы, которой поклонялся тридцать шесть лет. Голодное пламя тут же вытянуло свои языки и принялось облизывать табличку. На поверхности проступили капли тёмно-красной жидкости, словно бы он сжигал плоть той самой красной лисицы… Она тогда без устали зализывала восемнадцать ран на его теле, ощущение от прохладного лисьего языка Гэн не забыл за столько лет. Наверняка на этом языке было чудодейственное снадобье, в этом Гэн не сомневался. После того как он вернулся в деревню, ни одна из ран не воспалилась, даже без лекарств всё само собой зажило. В те редкие случаи, когда Гэн рассказывал молодёжи об этом необычном происшествии, на лицах слушателей появлялось недоверчивое выражение. Тогда Гэн в ярости сдирал с себя одежду, чтобы показать шрамы, но слушатели не верили, даже увидев их. Он глубоко верил: если выживешь в большой беде, в дальнейшем обязательно произойдёт что-то хорошее, — но только счастье всё не приходило. А потом его взяли на государственное обеспечение, и он понял, что счастье пришло. |
